Андрей Столяров - Аркадия

Разумеется, им пришлось преодолеть множество трудностей. Несколько полисов, ещё не успев окрепнуть, пали под ударами троглодитов, полностью одичавших людей, промышлявших исключительно грабежами. Ещё два полиса погибли в междоусобной войне, их искусственные интеллекты почему-то пошли по пути коммуникационной экспансии: попытались перехватить управление друг у друга, в итоге — блокада, отказ жизнеобеспечивающих систем. Кстати, именно после этой «Десятиминутной войны» все электронные контакты между другими полисами, а им тоже досталось, были по взаимному согласованию прекращены, мы больше можем не опасаться сетевого вторжения. Ещё один полис переродился в локус «Механо», в биомеханическую культуру, создающую всё более и более причудливые конструкты. Он замкнут сам на себя; по мнению Эразма, угрозы для нашей Аркадии не представляет. И ещё два полиса попытались осуществить биологическую модернизацию человека, однако мутанты, сформированные методами генной инженерии, по тем сведениям, которые у нас имеются, оказались неспособными к репродукции, запустить устойчивое клонирование им тоже не удалось: судьба этих обоих полисов неизвестна. Выжили, правда, экзотические гендерные сообщества, чисто маскулинные или чисто феминные, но там тоже — большие сложности с репродукцией, вряд ли у них имеются перспективы. Ну и наконец, судя по отрывочным данным, до сих пор существует несколько довольно крупных религиозных общин, опирающихся в основном на примитивное сельскохозяйственное производство. Это чрезвычайно замкнутые, жёстко дисциплинарные организованности, отвергающие любые технологические инновации, по мнению Эразма, перспектив у них тоже нет.

— В общем, одиннадцать полисов, сделавших ставку на искусственный интеллект — всё, чем располагает современное человечество. Это те локусы, из которых вырастает реальное будущее, сохранив их, мы сохраним жизнь и надежду следующим поколениям.

И вот теперь самое главное, говорил нам учитель Каннело. Все одиннадцать выживших полисов обладали единым программным целеобразованием. Их интеллекты были ориентированы не на ускоренное развитие, не на прибыль, не на конкурентную экономику, стремящуюся опередить всех и вся и за счёт этого получить соответствующие преференции. Нет, они были ориентированы на то, чтобы сделать человека счастливым, реализовать принцип гениального Бентама: максимальное счастье для максимального числа людей. Или, как воскликнул некий неизвестный поэт: «пусть никто не уйдёт обиженным». Это была поистине великая цель, о которой человечество грезило тысячи лет, к которой оно упорно стремилось вопреки всем трудностям и препятствиям. Цель, которую осмысливали философы. Цель, которую живописали романтически настроенные литераторы. Теперь данный принцип неуклонно претворяется в жизнь. Мы ведь не случайно назвали наш полис Аркадией. Аркадия — это мир, где счастье стало нормой социального бытия. То, о чём действительно грезило человечество. Страна всеобщего счастья, которое, как мы надеемся, постепенно будет распространяться по всей земле. Поскольку более высокой цели у человечества нет…

Мы слушали учителя Каннело, затаив дыхание. На его уроках всегда царила чуткая тишина, чего, признаюсь, не могли добиться другие учителя. У меня от его слов восторженно замирало сердце: мы — надежда обновлённого человечества, мы — творцы нового мира, устремлённого к сияющим горизонтам будущего. Мы — люди грядущего, не отягощённые накипью прошлых веков, и, как мне представлялось, учитель Каннело — живое воплощение этого.

Я хотел — да что там хотел — мечтал стать таким же, как он.

Вот почему так потрясла меня встреча в Развалинах. Я не верил своим глазам. Неужели этот измождённый неопрятный старик, морщинистый, в лохмотьях, перепревших от немытого тела, с молочной пленкой бельма в левом глазу — наш учитель Каннело? Он ведь уже давно должен был успокоиться в Доме Снов. Однако это был он, взгляд, вспыхнувший на мгновение сквозь дряблые веки, показывал: учитель Каннело тоже меня узнал.

Несколько дней после этого я был сам не свой. Меня мучило: ну почему, почему учитель Каннело выбрал участь отказника? А как же его рассказы об Эпохе Преображения? А как же его слова о сияющих горизонтах будущего?

Ведь он же был примером для всех нас.

Из-за этого мы впервые и очень серьёзно поссорились с Ноллой. Она считала, что тут нечего переживать. Генетические дефекты, заставляющие человека всеми силами цепляться за жизнь, в нашей популяции ещё иногда появляются. К сожалению, полностью устранить их пока нельзя — процесс спонтанный, так ей объяснил этот феномен Эразм, да и мне он сказал то же самое. Но подобные девиации составляют не более одной десятой процента и на общий уровень счастья в Аркадии не влияют.

— Таких людей, как твой учитель Каннело, можно жалеть, им можно сочувствовать, но не стоит превращать это в трагедию. Подумаешь — бывший учитель. У него — своя жизнь, у тебя — своя.

Я так и подскочил:

— А ты сама?

— А что я?

— Когда тебе исполнится шестьдесят пять лет, ты спокойно пойдёшь в Дом Снов?

— Конечно, — сказала Нолла. — Чем мучиться болезнями, кряхтеть и стонать, хвататься: ой, болит, то за сердце, то за живот, лучше просто уснуть. Тем более что душа, освободившись от тела, объединится с Эразмом и уже в нём будет жить вечно.

Я опять подскочил:

— Какая ещё душа? С чего ты взяла?

Нолла пожала плечами:

— Это же все знают… Ты что — в первый раз о таком слышишь?

Нет, конечно, не в первый. Краем уха я действительно слышал, что существует у нас в Аркадии устойчивый миф: дескать, человек после смерти не исчезает бесследно, его личность, его сознание, то, что некоторые называют душой, переходит в цифровое пространство, созданное Эразмом, и пребывает там уже без каких-либо физических ограничений.

Сам Эразм на данный вопрос ответил мне так:

— Правота в этом утверждении есть. Я действительно включаю опыт жизни каждого человека и в свой личный, операционный опыт, и в коллективный опыт Аркадии. В этом смысле ничто не исчезает бесследно. Другое дело, что включается, конечно, не весь индивидуальный опыт, а лишь его уникальная часть, то, чем данный человек отличается от других, иначе будет слишком много однотипных кодонов, и эта часть, разумеется, не обладает характеристиками автономной личности: часть есть часть, не сущность, а элемент, капля воды в океане, что-то добавляет к нему, но не живёт как организм сама по себе.

— Тогда зачем этот миф нужен?

— Кого-то он утешает, кому-то придаёт сил. Человеку трудно смириться со смертью, с конечностью своего бытия. И ты же помнишь, наверное, о конфигурации моего базисного протокола: я не могу запретить людям верить в то, во что они хотят верить.