Тимур Максютов - Чешуя ангела [litres]

И переменный контингент тоже странный: ни инженеров, ни изобретателей, сплошь малополезные для оборонного строительства филологи, историки, поэты и прочие трепачи.

Однако Сталинабадское ОКБ было в особом статусе, возглавлял его целый майор госбезопасности, считай, генерал по-армейски, а еженедельные отчёты о работе СталОКБ ложились в Кремле на такие столы, что волосы дыбом; на некоторые из этих бумаг и пепел из той самой трубки просыпался.

Зэка Аждахов Рамиль Фарухович числился в привилегированных: комната на двоих с дивизионным комиссаром, разжалованным за трусость и потерю боевого управления в боях под финской Сортавалой. Комиссар держался молодцом, бодрости духа не терял, особенно после того, как прочитал в газете «Правда» о том, что приговорён к расстрелу и приговор приведён в исполнение перед строем.

– Вот тебе, Рамиль, и наглядное свидетельство того, что бессмертие существует, – говорил комиссар. – По всем документам я мёртвый, а по утрам бреюсь, гляжу в зеркало: жив, курилка! Как думаешь, есть оно, бессмертие?

Таким манером комиссар, потихоньку стучавший в оперчасть, пытался выманить Аждахова на разговор касательно дела, случившегося в Памирских горах год назад. Дело было тёмное: неизвестно откуда взявшиеся басмачи разгромили комплексную научную экспедицию совнаркома Таджикистана, убив и самого Рамиля, но тот будто бы волшебным образом воскрес. При этом якобы исчез гигантский изумруд ценой в три годовых бюджета республики. От всей экспедиции остались только двое: сам Аждахов да ещё один, Горский, никчёмный энтомолог из Ленинградского университета. Энтомолога продержали под следствием восемь месяцев, всё впустую, и отпустили; раньше, при Ежове, его бы, конечно, закатали в лагерь на десять лет просто так, для профилактики, но сейчас времена были марципановые и нежные, сроками не разбрасывались.

От Аждахова тоже ничего толком не добились, на допросах он держался нахально:

– Что вы мне вменяете, гражданин следователь? Что живым остался и шайку басмачей практически в одиночку ликвидировал?

– Не передёргивайте, гражданин Аждахов, выводите рака из-за камня. Лучше признайтесь, куда девали изумруд?

– Какой ещё изумруд? Не было такого.

– А вот уцелевшие бандиты рассказывают…

Следователь зачитывал показания, Рамиль нагло хохотал, хлопая себя по коленкам:

– Ой, не могу, рассмешили, гражданин начальник! Да кого вы слушаете? Они же сплошь тёмный контрреволюционный элемент, нажуются насвая и бредят. Вы дальше почитайте, про упавшего с неба ангела, обернувшегося драконом, да про то, как я с вырезанным сердцем их голыми руками душил. Тысяча и одна ночь, честное слово!

Словом, предъявить Рамилю было нечего, но и отпускать нельзя; в дело вмешалась Москва, распорядилась осудить на пять лет за служебную халатность и определила прямиком в СталОКБ.

Осуждённым общаться на тему своей работы было запрещено строго-настрого, под угрозой расстрельной статьи за разглашение сведений особой важности, но все и так знали: поэты занимаются сочинением особой силы лозунгов и песен, которые должны, воздействовав на подсознание народных масс, направить их на героические трудовые и боевые свершения, настоящим прорывом стал призыв «Комсомолец – на телетанк!»; особо ценились носители иностранных языков, в первую голову французского и английского, но те трудились, как раз наоборот, над мадригалами, напрочь отбивающими способность к сопротивлению. Отдельная группа этнографов и восточных филологов занималась изучением материалов, доставшихся от Николая Рериха, но с теми всё понятно: Шамбала, гималайская цитадель древних знаний. Художник, по дури вернувшийся в Советский Союз вслед за Максимом Горьким, и посаженный за моральное разложение и антисоветские рисуночки, разрабатывал новый шрифт для японских иероглифов; дело у него шло бодро, картинки были успешно испытаны во время боёв на Халхин-Голе, за что перспективный комкор по фамилии Жуков прислал художнику персональную благодарность, подкреплённую ящиком хорошего коньяка. Коньяк, конечно, выпила охрана, но и художнику вышло послабление: раз в месяц – пленэр в горах, разумеется, в сопровождении конвойного.

Чем занимался Аждахов, не знал никто. В курилке зэка трепались о всяком: что, мол, ему как представителю коренной народности, поручено изучать старинные памирские легенды или что Рамиль на самом деле секретный палеонтолог и занимается возрождением динозавров на предмет использования их в качестве тягловой и боевой силы; всё это, конечно, ерунда, пустые фантазии, рождавшиеся от скуки и тоски тюремного, как ни крути, существования.

Дивизионный комиссар как-то поспорил на коробку дефицитных папирос «Грузия» с профессором-антропологом из Москвы, получившим десяточку за фашистского гейдельбергского человека, что непременно узнает, какую задачу решает Рамиль.

– Мы политработники, инженеры человеческих душ, – хорохорился комиссар. – А значит, к любому ключик подобрать можем.

Время шло, а вожделённые папиросы так и оставались в сундучке у московского профессора. Рамиль только потешался над потугами комиссара.

– Так как насчёт бессмертия, Рамиль Фарухович?

Аждахов ухмыльнулся, сказал:

– Простейшее дело, и пропуск имеется.

Комиссар почуял след, вцепился:

– И каков же пропуск? Одним глазком бы взглянуть.

– Так вы его видели, дружище, и даже обладали долгое время. Возможно, и вернёте когда-нибудь.

– Как это? – растерялся комиссар.

– Обыкновенно.

Аждахов неторопливо снял майку, накинул казённое полотенце на голое плечо, взял из тумбочки коробку зубного порошка, щётку и отправился к умывальнику в коридоре; следом бежал комиссар, силясь обогнать и заглянуть в глаза.

– Совершенно не понимаю, что вы имеете в виду.

Рамиль лишь посмеивался, чистил зубы и всем видом показывал: занят, мол, кто же со щёткой во рту разговаривает?

Комиссар не отставал. Стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу.

– Нет, вы определённо обязаны разъяснить, товарищ Аждахов!

Рамиль сплюнул белым, прополоскал рот и принялся неторопливо умываться, фыркая то ли от наслаждения гигиеническим процессом, то ли от нетерпеливости соседа по узилищу. Наконец, закончил, растёрся вафельным полотенцем и пояснил:

– Очень даже просто и логично. Пропуск – это партийный билет члена Всесоюзной партии большевиков. Мы ведь чем заняты, а? Построением коммунизма в масштабах планеты, дело это нелёгкое, но быстрое, совсем скоро над Землёй заполощется красное знамя Всемирной социалистической республики советов, так? Отныне и на все времена. Потому дело наше бессмертное, и любой, имеющий к нему отношение, тоже бессмертен. А, значит, и вы, и я. Временно, конечно, мы с вами из состава партии выведены, но делом-то всё равно занимаемся. Так что поздравляю с бессмертием, дружище, даже если мы с вами не доживём, наши имена навсегда в списке строителей мира всеобщей вечной жизни. Потому что с рабством, нищетой, безграмотностью уже покончили, потом с болезнями, а там недалеко и до старухи с косой. К стенке её, и все дела, ха-ха-ха!