Анна Семироль - Игрушки дома Баллантайн [litres]

Парень отпускает Элизабет, идет к Раттлеру. Лицо напряженное, злое.

«Она сдалась. Но я не сдамся. Я не верю, что все кончится завтра, господин главнокомандующий, – резко жестикулирует он. – У смерти другой привкус. И сейчас я его не чувствую. Я не верю. Я хочу думать, что увижу рождение своего ребенка, услышу, как поет моя Элси. Я не хочу сдаваться».

Генерал отводит глаза.

– Прости, парень. Я изо всех сил пытался вас защитить. И попытаюсь завтра. Я тебя прошу об одном: если будет возможность бежать – не упусти ее.

Раттлер уходит, сутулясь и шаркая по-стариковски. Как только за ним закрывается тяжелая дверь, Элизабет бросается к Брендону, хватает его за руки.

– Брендон, поговори со мной! Скажи, что завтра все изменится, что мы проснемся у бабушки дома, что к завтраку будет шоколад и горячие слойки с сыром! И что мы снова пойдем к озеру и станем весь день гулять в Монтрё…

«Да, – отвечает он беззвучно, прижимая ее к себе. – Да, родная».

– Слепим снежную крепость, – торопливо продолжает девушка. – Такую высокую, чтобы ты до верхушки доставал только на цыпочках. И покатаемся на санях. Помнишь, мы видели мотосани? Быстрые-быстрые!

«Помню, родная. Будем кататься столько, сколько захочешь».

– Скажи руками. Ты когда улыбаешься, я не все слова понимаю.

Он повторяет на амслене, Элизабет с жаром кивает.

– Говори еще. Пожалуйста, говори со мной еще и еще. Я хочу видеть только тебя. Я хочу знать, что ты есть, ты со мной, любимый, верный, нежный, сильный. Говори. Рассказывай что угодно, только звучи для меня. Я загадала: пока ты говоришь, завтра не наступит. Я помогу тебе, подхвачу историю. Только пусть она длится и длится!

Брендон садится на койку. Девушка укладывается головой к нему на колени, и они начинают:

– Жили-были…

«…мальчик с железным сердцем и девочка с голосом ангела».

– Между ними были моря, леса и скалистые горы…

«…и много-много лет пути».

– Она жила в маленькой комнатке на краю города из стекла и ржавого железа…

«…а он – в мрачной лаборатории Короля Мертвых».

– И вот однажды…

«…светлой августовской ночью…»

И они говорят всю ночь напролет, рассказывая одну сказку на двоих, смешную и добрую, и нет этой истории конца. И отступает страх смерти, растворяясь в тепле ласковых рук, плавясь на губах поцелуями, тая в сердцах, испаряясь, исчезая, покидая их навсегда…

Мартовское солнце щедро разливается по площадям, улицам и крышам Нью-Кройдона, пробивается лучами сквозь проломы в горелом здании заброшенной фабрики в Нортонхилле, бликами играет на начищенных пуговицах мундиров расстрельной команды.

В углу площадки, ограниченной с одной стороны внешней фабричной стеной, а с другой – остовом выгоревшего цеха, главнокомандующий Раттлер вполголоса беседует с врачом. Оба стараются не смотреть на солдат, курящих чуть поодаль.

Подбегает взволнованный караульный, наскоро отдает честь и на выдохе выпаливает:

– Господин главнокомандующий, разрешите доложить!

– Вольно, – равнодушно откликается Раттлер. – Что там?

– Толпа, сэр. За воротами, сэр. Полиция пока сдерживает людей, но их становится слишком много! Вызвать подкрепление, сэр?

Раттлер достает из кармана часы, щелкает крышкой. Без десяти полдень. Спокойнее, без эмоций. Не торопиться.

– Вряд ли подкрепление прибудет вовремя. Отставить. Возвращайтесь на свой пост. Без моего приказа огонь не открывать. Граждане пошумят и разойдутся.

– К чему такой спектакль, господин главнокомандующий?

Генерал оборачивается.

– Вы при параде, Стивенс. У вас какой-то праздник?

– Предчувствую продвижение по службе, – сдержанно кивает Стивенс, подходя ближе.

– Даже так, – сокрушенно качает головой Раттлер. – Подсуетились…

– А вы были уверены, что все вокруг дураки и слепцы?

– Нет, я думал, что дурак в ближайшем окружении императора только один – вы, – не выдерживает Раттлер.

– Дураку бы не поручили проконтролировать исполнение приказа императора. Командуйте парадом, господин пока еще главнокомандующий. Подкрепление я вызвал час назад, так что у затеянного вами бунта нет ни малейшего шанса. С минуты на минуту тут будет полк, и стадо за воротами разбежится, едва завидев солдат. О, а вот и наши ребятишки!

Из-за угла, сопровождаемые двумя охранниками, выходят Элизабет и Брендон. Девушка одета в нижнюю сорочку и мужскую рубашку, на ногах – ботинки Брендона. Парень босиком, в мятых брюках и жилете, держит Элизабет за руку. Она улыбается, что-то говорит ему, не замечая ничего вокруг. Брендон скользит равнодушным взглядом по лицам солдат, замедляет шаг, увидев Раттлера. Конвоир подталкивает его в спину прикладом винтовки. Элизабет поскальзывается на талом снегу, превращенном в грязную кашу, ойкает. Брендон тут же подхватывает ее под мышки, заботливо заглядывает в лицо.

– Ничего-ничего! – поспешно говорит девушка. – Я стала ужасно неуклюжей, прости.

Охрана подводит их к стене, отходит. Брендон обнимает Элизабет, пряча ее, заслоняя собой. Солдаты строятся, Стивенс выжидающе смотрит на генерала Раттлера.

«Господи, помоги нам», – беззвучно шепчет сэр Уильям, делает глубокий вдох и идет к Элизабет и Брендону. Встает между ними и солдатами. Прислушивается. Издалека доносится многоголосый шум, слышатся выкрики. Где-то там, за воротами фабрики, бушует человеческое море.

– Господа… – начинает Раттлер и умолкает. Переводит дыхание, растирает ладонью левую сторону груди. И продолжает, чеканя каждое слово: – Господа, я не буду зачитывать приговор, каждое слово которого – грязнейшая ложь. Полковник Стивенс прав: я иду против слова императора. Я обращаюсь к каждому из вас, держащих сейчас оружие. Капрал Сэмюэль Брукс. Капрал Джонатан Мак-Адам. Сержант Брюс Лэрд. Капрал Натаниэль Бенсон. Сержант Эндрю Рафлз. Старший сержант Виктор Бэррингтон. Сержант Энтони Далтон. Капрал Джеймс Аддерли. Сержант Томас Кеннет. Сержант Джон Лонгман. Сержант Пол Уэбстер. Посмотрите на тех, кого вам приказано уничтожить. Это не преступники. Не мошенники, не воры, не заговорщики и не шпионы. Это девочка шестнадцати лет, отказавшаяся создавать армию мертвых. Это перерожденный парнишка, который должен был разработать прибор, управляющий армией кукол. И настроить управление для императора лично. Эти дети – последний рубеж на пути к повторению Судной Ночи. И если воинская честь и совесть для вас – не пустые слова, не стреляйте. Всю ответственность за этот поступок я беру на себя.

– Взвод! – перебивает его Стивенс. – Властью, данной Его Императорским Величеством, принимаю командование процедурой расстрела на себя! Приказ императора – исполнить! Готовься!

Мгновение растягивается в вечность. Тяжело гремит сердце, и каждый удар отдается рвущей болью в груди. Посвистывает пар, теснящийся в горле невысказанными словами. Тревожно и сильно толкается в чреве ребенок, заставляя впиваться ногтями в ладони и просить: «Тише, тише…» Семь человек одновременно вскидывают винтовки к плечу. Трое остаются неподвижными.