Леонид Резников - 2120. Ловушка для AI

К заботам по составлению методматериалов прибавились еще две: первая – приходилось все время притормаживать Степана; и вторая – Минобр, почуяв неладное, взялся всеми силами вставлять нам палки в колеса. Теперь приходилось воевать еще и с ним, устраивать разносы, просить, требовать, доказывать. Главной причиной недовольства столь почтенного министерства было расхождение в принципах образовательного процесса, его идеологии – Степановы устремления шли вразрез с привычными и устоявшимися десятилетиями «истинами». Но Степан был непреклонен и шел напролом. Он знал, что прав. Минобр, не в силах понять, чего добивается Степан, только вяло защищался, отстаивая застарелый реализм привычного бытия…

Но настоящая беда нагрянула внезапно и вовсе не оттуда, откуда мы ее ждали. Скандал разразился на очередном собрании школы. Родители были крайне недовольны нововведениями и с пеной у рта защищали своих чад.

– Безобразие! – кричала тощая мамаша с взлохмаченной красно-синей шевелюрой. – Просто форменное безобразие! Мой Васенька был отличником – теперь он троечник. Это не школа – это черт знает что! Вы перекрываете дорогу в жизнь моему талантливому сыну.

– Простите, – вставил я, уловив паузу в монологе возмущенной дамочки, которая понадобилась ей, чтобы набрать в легкие побольше воздуха для продолжения гневной тирады, – но ваш сын в пятом классе не знает таблицы умножения и не может выполнить простейших арифметических действий. Я могу показать результаты…

– Что вы мне тычите в нос какими-то дурацкими тестами? – взорвалась дамочка пуще прежнего. – Разве Вася собирается считать всю жизнь на пальцах? Для этого у нас есть калькуляторы!

– Возможно, но он не знает приоритета действий, – попытался я выправить положение, но все было впустую.

– Мой сын не компьютер! – выпалила дамочка, вложив в короткую фразу все презрение, на какое была способна. – Мой сын – творческая личность! Он будет артистом!

– Хм-м, вы уверены, что мы говорим об одном и том же Васе? – сострил я.

– Что, что такое? – захлопала на меня наращёнными ресницами дамочка.

– Я хочу сказать, что ваш сын за пять лет не прочитал ни одного художественного произведения, не говоря уже о том, чтобы их осмыслить, не выучил ни одного стиха, даже одной строки запомнить не смог.

– Какое неслыханное безобразие! – задохнулась дамочка. – Вы намекаете, что мой сын тупой недоумок?

– Я ни на что не намекаю, а лишь констатирую факт, – сухо отрезал я. – Он лентяй, обычный лентяй, который мог бы шутя освоить программу. Но ему это не нужно, поскольку его вполне устраивать версия родителей о его непревзойденности.

– Да, ему это не нужно. И вы совершенно верно заметили: он очень умный мальчик. И он непременно найдет себя в жизни без ваших таблиц и книг!

– А я разве против? – мне стало скучно. Чего я, собственно, добивался, вступая с дамочкой в перепалку. Ее сын – будущий гениальный артист. А я? Кто я такой? Противотанковый еж, бетонный блок на пути непревзойденного таланта? – Спасибо, мы вас поняли.

– А…

– Ваш сын будет отличником.

Дамочка долго лупала на меня своими неестественно длинными, словно у кота усы, ресницами, потом что-то проворчала себе под нос и элегантно уселась в кресло, закинув ногу на ногу.

– Кто еще хочет высказаться? – обвел я взглядом зал. Желающих оказалось немало. Просто лес рук.

– Мой Димочка собирается стать путешественником, – проникновенно вещала полноватая женщина с жутко размалеванным лицом.

– Вы уверены? – усомнился я.

– Разумеется! Он обожает путешествовать.

– Но при этом считает, что Афины находятся в Африке, а Рим – это древний исчезнувший континент.

– А разве не так? – сразила меня женщина наповал. – Впрочем, какое это имеет значение. Существуют навигаторы и…

Остальное я пропустил мимо ушей. Спорить было бесполезно, и я не стал упорствовать.

Следующей выступала миловидная крашеная блондинка. Она накручивала на палец длинный завитой локон и непрестанно чмокала огромными – нет! – просто кошмарно огромными, накачанными губами.

– Моя Зиночка исколола себе все пальчики иглой – просто возмутительно! Что за гнусный садизм, давать в руки ребенку такой опасный инструмент? А если она случайно выколет себе глазик, кто за это будет отвечать? К тому же что за дикость тысячелетней давности? Я считала, у нас передовое образование. Прямо темные века! Поймите меня правильно, но в наше время просто немыслимо шить руками, когда для этого существуют автоматы!..

– Безобразие! У моего Вовочки развилась страшная мигрень. Я буду жаловаться! – трясла над головой пальцем полногрудая красавица, чьи мочки оттягивали тяжелые бриллиантовые серьги. – Подумать только, ему приходится делать уроки! Что за глупости в самом деле? Уроки какие-то выдумали. Мало того, наши дети отсиживают в школе по два часа… Нет, вы только вдумайтесь в это! Два часа – сумасшедшая нагрузка на детский неокрепший организм. Так еще и дома им приходится сидеть над задачами, которые даже взрослые не могут решить! Я буду жаловаться…

Я уже вовсе не слушал нескончаемых высокопарных речей следующих ораторов. Мной овладели уныние и безысходность. Все наши начинания шли прахом. Мы никак не рассчитывали получить удар под дых с этой стороны. Мы упустили главное: ребенок в нашем сумасшедшем мире неприкосновенен. Настолько неприкосновенен, что даже попытка обучить его являет собой изощренное насилие. Я видел, что Степан сражен наповал, убит, растоптан и раскатан катком глупости, мои активные коллеги – растеряны, а те, кто активно оказывал нам сопротивление, торжествовали свою победу.

Я с трудом дождался окончания собрания, не проронив более ни слова, а через пару недель, в конце учебного года провел, как того требовало новое постановление, положенные контрольные и экзамены. В шестой класс перешли лишь два человека – их родители на собрании были единственными, кто не тянул рук…

Вызов в Минобр не оказался неожиданностью. Мы были к нему готовы и не тешили себя пустыми надеждами, что все выйдет по-нашему. Нас ругали, просили, потом умоляли отменить или пересмотреть результаты экзаменов. Нас даже пытались запугать кошмарными последствиями травм ранимой детской психики, но мы со Степаном оставались непреклонны. Оспаривать, по сути, нечего – это были полные нули, просто абсолютные неучи, которым и в пятом-то классе делать нечего, не то что в шестом. И нас совершенно не проняло заключение детских психологов, к которым нежно любящие родители отволокли своих чад, а те, охая и ахая, принялись выправлять последствия ужасных психических травм – за деньги еще и не те болячки могут отыскаться.

Не отменил результатов и Глобальный Интеллект. Все в рамках закона, все правдиво и прозрачно. И это стало началом крупного внутреннего конфликта Интеллекта. Его раздирали противоречия, он метался, ища решение проблемы, но ни на отмену, ни на официальное утверждение результатов никак решиться не мог. Выходил прямо-таки буриданов философский парадокс: с одной стороны, нет ничего более святого, чем человек, а с другой – знания ведь действительно отсутствовали! Родители неистовствовали, Минобр отделывался ничего незначащими, пустыми заверениями, что все будет в порядке, надеясь на Интеллект – он-то уж обязательно найдет выход! Интеллект же, в свою очередь, надеялся на помощь людей, но как можно было уточнить свои основополагающие принципы, если у тех, у кого он просил помощи, отсутствовали специальные знания? И конфликт вышел на новый виток.