Роберт Маккаммон - Лебединая песнь

— Вы верите, потому что верите, — сказал он. — Логики в этом никакой.

— Не хотите ли вы сказать, что не верите?

Дойл Хэлланд отсутствующе улыбнулся. Улыбка медленно сползла с его лица.

— Вы правда верите в то, что Бог видит вас, леди? Вы думаете, Ему действительно интересно, проживете ли вы на один день больше? Что отличает вас от тех мертвых, которые попадались нам по пути сегодня? Разве Бог не заботился о них? — Он взял зажигалку с инициалами. — Как насчет мистера РБР? Он редко посещал церковь? Он не был хорошим человеком?

— Я не знаю, смотрит Бог на меня или нет, — ответила Сестра, — но надеюсь, что смотрит. Я надеюсь, что достаточно значительна, что все мы достаточно значительны. А что до мертвых… Может, им повезло. Я не знаю.

— Может, и повезло, — согласился Хэлланд и положил зажигалку в карман. — Я просто больше не знаю, ради чего жить. Куда мы идем? Почему мы идем куда глаза глядят? Я имею в виду… Ведь можно умереть где угодно, правда?

— Я не собираюсь умирать. Думаю, что Арти хочет вернуться в Детройт. Я иду с ним.

— А после этого? Если и в Детройте вы найдете то же самое?

Она пожала плечами:

— Я сказала, что не собираюсь умирать. Буду идти, пока смогу.

— Никто не собирается умирать, — возразил Хэлланд. — Когда-то давным-давно я был оптимистом. Верил в чудеса. Но знаете, что случилось? Я стал старше. А мир стал подлее. Раньше я служил Богу и верил в Него всем сердцем, всей душой, — Хэлланд чуть прищурил глаза, как будто смотрел через огонь на что-то очень далекое, — но, как я сказал, это было очень давно. Раньше я был оптимистом, а теперь… Думаю, стал оппортунистом. Я всегда хорошо угадывал, куда дует ветер, и должен сказать, что теперь сужу о Боге, или о силе, которую мы принимаем за Бога, как о чем-то очень-очень слабом. Если хотите, как о гаснущей свече, окруженной тьмой. И тьма надвигается.

Он сидел неподвижно и молча глядел на огонь.

— Вы говорите совсем не как священник, — заметила Сестра.

— Я и не чувствую себя священником. Я чувствую себя просто… измученным человеком в черном костюме с испачканным дурацким белым воротником. Это вас не шокирует?

— Нет. Не думаю, что меня теперь можно чем-нибудь шокировать.

— Хорошо. Тогда это означает, что оптимизма у вас тоже поубавилось? — Хэлланд хмыкнул. — Извините. Догадываюсь, что выражаюсь не как Спенсер Трейси из «Города мальчиков» [5] «Город мальчиков» — фильм (1938) режиссера Нормана Торога со Спенсером Трейси в главной роли. . Но те последние обряды, исполненные мною… от них во рту остался привкус пепла, и я не могу избавиться от этого чертова привкуса. — Взгляд его скользнул вниз, к сумке Сестры. — Что это за штука, которую я видел у вас прошлой ночью? Та, стеклянная?

— Это я нашла на Пятой авеню.

— А можно посмотреть?

Сестра достала кольцо. Камни, впаянные в стекло, вспыхнули яркими цветами радуги. Блики затанцевали по стенам комнаты, и лица Сестры и Дойла Хэлланда стали пятнистыми. Дойл с шумом втянул воздух: в первый раз он смог наконец хорошенько рассмотреть кольцо. Глаза его расширились, в зрачках сверкнули разноцветные искорки. Он протянул руку, чтобы коснуться волшебной вещицы, но в последний момент отдернул ее.

— Что это такое?

— Просто стекло и камни, сплавившиеся вместе. Но… прошлой ночью, как раз перед вашим приходом… эта вещь сделала нечто чудесное, нечто такое, что я не могу объяснить.

Сестра рассказала ему о Хулии Кастильо, о том, как они вдруг поняли друг друга, говоря каждая на своем языке, когда их соединяло стеклянное кольцо. Он внимательно слушал.

— Бет сказала, что это волшебная вещь. Об этом я судить не могу, но знаю, что штука эта довольно странная. Посмотрите только, как она подхватывает биение моего сердца… А как светится… Не знаю, что это такое, но я наверняка не выкину ее, будьте уверены.

— Венец, — мягко сказал Хэлланд, — я слышал, как Бет сказала, что это может быть венец. Похоже на тиару, правда?

— Пожалуй, да. Хотя и не на такую тиару, какие выставлялись в витрине «Тиффани». Я имею в виду… она вся изогнута и выглядит странно. Я помню, как хотела сдаться. Хотела умереть. И когда я нашла ее, то вдруг подумала, что… Не знаю, наверное, это глупо.

— Продолжайте, — настаивал Хэлланд.

— Я вдруг подумала о песке, — сказала Сестра. — Песок, похоже, самая никчемная вещь на свете, но вот посмотрите, во что он может превратиться в правильных руках.

Женщина провела пальцем по бархатистой поверхности стекла.

— Даже самая бесполезная вещь может стать прекрасной, — сказала она, — при правильном подходе. Созерцание этого чудесного кольца, прикосновение к нему заставляет меня думать, что я не такая уж пропащая. Оно вынуждает меня оторвать задницу от пола и жить. Я раньше была тронутой, но после того, как нашла эту вещь… я выздоровела. Может быть, часть меня все еще ненормальна, я не знаю, но мне хочется верить, что еще не вся красота в мире умерла. Мне хочется верить, что красоту можно спасти.

— В последние дни я видел не так уж много красивого, — ответил Дойл, — кроме этой вещи. Вы правы. Это очень, очень пленительный кусок хлама. — Он едва заметно улыбнулся. — Или венца. Или всего того, во что вы собираетесь верить.

Сестра кивнула и стала вглядываться в глубину кольца. Нити драгоценных металлов горели под стеклом, как бенгальские огни. Ее внимание привлекло биение света в глубоком светло-коричневом топазе. Она чувствовала, что Дойл Хэлланд наблюдает за ней, слышала потрескивание огня и шум порывистого ветра снаружи, но светло-коричневый топаз, его гипнотизирующий ритм — такой плавный, такой устойчивый — заслонил от нее все.

«О, — подумала она, — кто ты? Кто ты? Кто ты?»

Она заморгала от неожиданности. Стеклянного кольца в ее руках больше не было. И она больше не сидела у камина в Нью-Джерси.

Вокруг нее кружил ветер, и она чувствовала запах сухой, спекшейся земли и… чего-то еще. Что же это было?

«Да. — Теперь она поняла. — Запах горелой кукурузы».

Она стояла на обширной плоской равнине, а небо над ней представляло собой вихрящуюся массу грязно-серых облаков, из которых выстреливали бело-голубые молнии. У ее ног лежали обугленные кукурузные стебли. Единственное, что выделялось среди этого страшного пустыря, был круглый куполообразный холм в сотне ярдов от нее, похожий на могилу.

«Я сплю, — подумала Сестра. — На самом деле я сижу в доме. Это видение, картина в моем мозгу, вот и все. Я могу проснуться, когда захочу, и опять окажусь в Нью-Джерси».

Она посмотрела на странный холм и заинтересовалась, насколько может раздвинуть границы своего сна.

«Если сделать шаг, — подумала она, — распадется ли эта картина на кусочки, как кадры в кино?»