Александр Холмов - Танец со стулом

– Так бывает?

На экране возник министр Данкрофт. Он напоминал большой кривой черный гвоздь, вколоченный в пол. Ада молчала, впившись в него глазами.

«Я думаю, вряд ли у кого-то из присутствующих есть сестры. Например, у меня нет. Должен сказать, что я по этому поводу не страдаю… Насчет матерей, ни для кого не секрет, что в настоящее время сто процентов детей создается и выращивается без этих глупых старомодностей, в оптимальных условиях. Поэтому не очень понятно, о ком говорила достопочтенная леди председатель центра. Если о пенсионерках, то они и так не работают… Я вот удивляюсь – им же хотят сделать лучше, а она обвиняет в предательстве. Как-то нелогично. Ну хотя спасибо, что она не сказала: „все зло от мужчин“. Леди очень великодушна…»

Кэрол вопросительно взглянула на Аду, но та не отрывалась от экрана. Странная полуулыбка застыла на ее лице.

«…После того, как суть законопроекта стала ясна, большинство в зале утратило интерес к обсуждению, – подытожил ведущий тоном человека, выполнившего гражданский долг. – Из-за отсутствия кворума голосование отложено до следующего…»

– По-моему, у них крыша поехала, – Кэрол передернула голыми плечами и встала. – Опять про одно и то же, – она вытянула из кучи постиранных, но еще не разложенных вещей большой мягкий халат, закуталась в него и забралась с ногами на диван. – Или я чего-то не понимаю? Хотели же оставить как было?

– Хотели, – Ада поджала губы.

– Ну ладно, – успокаивающе сказала Кэрол. – Пока еще проголосуют… А то, может, все еще поменяется… О, еще кто-то.

«Все же название законопроекта вводит в заблуждение. У нас сегодня в студии наш уважаемый консультант… Здравствуйте, мистер Таблбот».

«Добрый вечер. Что там – „вводит в заблуждение“, да просто идиотское название! Не знаю, кто там такие придумывает, я бы их заставил это название у себя на лбу написать и так ходить…»

«Мне кажется это вы уж слишком…»

«Да не слишком! Людей просто сбили с толку! Люди возмущены! И имеют право! Даже нам в институт пишут… А закон мало того что невинный, даже благородный!»

«Позвольте, я поясню для наших зрителей. Отмена трудовой деятельности касается только живых женщин, о которых многие просто забыли. И это понятно. По разным оценкам живые женщины составляют от одной сотой до двух десятых процента всех женщин, то есть по сравнению с андроидами практически…»

«Да вы что такое говорите!»

«Простите, пожалуйста. Дамы и господа, я прошу прощения. Извините, я просто… не пойму, как у меня вырвалось, я не хотел никого оскорбить…»

«Да конечно все вас прощают, все поняли, что вы не специально. Будем считать, это шутка. Такая соленая шутка для своих. Ха-ха-ха! Мы тут на передаче уже одна семья, верно?»

«Да-да, конечно, спасибо, мистер Таблбот… Именно так. Я просто думал, как лучше пояснить суть законопроекта… Наверно, надо сказать так: биоженщины составляют абсолютное большинство всех… женщин… А женщины… То есть…»

«Вот это все ваш канцелярский язык, видите, к чему приводит? Потому что надо по-человечески с людьми говорить. Объяснять нормально. Тогда не будет проблем».

«Объясните пожалуйста».

«Вообще-то есть простое слово „био“».

«Да, согласен, хорошее слово. Его, кажется, молодежь придумала? Молодежный сленг. Это просто сокращение, но оно прижилось…»

«Ну, не просто сокращение».

«Но как же? Био – биоженщина».

«Да при чем тут женщина? Молодежь как раз очень метко всегда подмечает суть… У нас прогрессивная молодежь, или вы не согласны?»

«Безусловно».

«Так вот. Био – это суть. Понимаете? Это женщина – сокращение, если на то пошло. Забудьте вы уже все это слово, а? Хватит копаться в прошлом. Надо смотреть вперед, как сказал господин премьер».

«Хорошо, я согласен. Конечно. Все наши жены и подруги – это био».

«Да, тем более они сами себя так называют».

«Отлично, наконец разобрались. Спасибо, мистер Таблбот. Итак, био?»

«Только био».

«Только био. Давайте теперь насчет законопроекта».

«Насчет этого закона. Я успокою всех: био могут работать».

«То есть им можно?»

«Даже нужно. Как без био? Все развалится!»

«А кому нельзя?»

«Слушайте, ну вот опять! Что значит – „нельзя“? Ничего не нельзя. Прямо как мадам Ройзбах – „Вы!.. нам!.. запрещаете!..“ Никто не запрещает. Это не запрет».

«А что тогда?»

«Ладно, я объясню. Смотрите. Закон о компенсации – вот я бы как назвал. Суть-то в этом. То, что они получат взамен. А то что они называют „запрет труда“ – это и так давно есть. Закон для предприятий. Предприятие – следите, да? – обязано создать условия труда. Для кого? Для работников. А работники у нас кто? Правильно, био. Пятьдесят процентов рынка труда – это био».

«Пятьдесят?»

«Ровно пятьдесят».

«А вы в вашем институте ведете такие исследования?»

«Мы ведем. Именно в нашем, нигде больше не ведут. Давайте я закончу?.. Есть био. А есть мужчины. Вторые пятьдесят процентов. Предвижу вопрос – да, и это точная цифра. Мужчинам тоже надо создать условия, это условия другие, ясно же это, да? Ну, био нужна комната стабилизации и комната обслуживания, а мужчине, извиняюсь, другая комната. Поняли. Вот. Био и мужчины. Две стороны монеты как бы. Третьей стороны не бывает. Ну или можно вложить миллиарды по всей стране и потом ждать, что придет какая-то мифическая женщина… Понимаете?»

«Это невыгодно».

«Не просто невыгодно – это невозможно! Если сравнивать опять с монетой, это как если вы подбросили, и она упала на ребро».

«Хорошее сравнение».

«Главное, так и есть. Это законы экономики, они диктуют. Так что ваша живая женщина… Например, Ада Ройзбах… Может прийти и попроситься на работу, имеет полное право, закон не запрещает ей попроситься. Просто директора посадят в тюрьму, если он ее возьмет, а условия не обеспечил».

«А как он обеспечит?»

«Вот именно что никак. Он физически это не может. Вот и все, никаких запретов, только факты».

«Хорошо, я все понял. Действительно, не стоит выеденного яйца. Тем более, их почти не осталось… Женщин, я имею в виду».

«Так в том-то и дело! Все равно что закон про… ну… единорогов. Давно бы проголосовали и забыли. Женщины! Кто их вообще видел? Кого-нибудь, кроме госпожи Ройзбах?»

«Я не видел».

«Я тоже».

«А она, кстати, заявляет, что у нее в центре одни женщины».

«Не знаю, я там не был».

«Я вообще не уверен, что этот центр существует…»

«Да неважно. Нет, ну давайте считать, что как будто он есть. Раз им так хочется. Все равно – их очень и очень мало. Поэтому и закон. Женщины – это, можно сказать, музейная ценность. Они не принадлежат себе, понимаете? Это было бы… да просто преступление – позволить им работать! Вы вообще знаете, что такое работать? Это не то, что всякие там якобы человеколюбы кудахчут… В чистеньком офисе с кофейком… А как вам такое – восемь часов на ногах? Двенадцать? В душном, вонючем, холодном цеху? Какие-нибудь коробки клеить без перчаток за шиллинг в неделю? Мышцы болят, спина трещит… Хроническое переутомление… Ютиться в грязном углу, чтобы, извиняюсь… привести себя в порядок. Вечный голод. Травмы на производстве… Вот этот самый директор, который ее возьмет на работу – он же преступник! Негодяй! Он ее подвергает опасности, ясно же, да?»