Степан Кирнос - Под ласковым солнцем: Ave commune!

– Что случилось? – прозвучал вопрос, на который ответ никто не дал, только продолжился истошный вой сирены.

Практически без одежды юноша стал метаться по комнате, пытаясь хоть что-нибудь сделать и попытаться узнать, что происходит, но вой, льющийся буквально из стен не давал сконцентрироваться. Буйный страх и чувство непонятливости отогнали ощущение сонливости.

– Сколько времени? – вопрошает ни у кого юноша и подбегает к окну, попутно натягивая серую футболку, и заглянул в него, но в ответ только темень, сплошная и непроницаемая посмотрела на него.

Ночь всё ещё окутывает Улей №17, заключив его в ласковые объятия и укутывая покрытием не проглядываемой темени, рассеянной немногочисленными фонарями. Свет в комнате Давиана резко зажегся и одномоментно во всём городе окна, которые секундой раньше содержали тьму, вспыхнули как тысячи огней, отторгнув ночь в единый миг.

– Да что же происходит? – удивление, ужас и непонимание смешались в голосе юноши, который отступил к кровати и, плевав на носки, пытается натянуть туфли.

Давиан захотел было посмотреть, сколько времени на телефоне и уже опустил руку к подушке, куда по привычке его клал, но нащупал пустое шершавое место и тут же вспомнил, что его изъяли, забрали «для нужд общего пользования», и теперь у него нет его, вместо него старый будильник, окованный сталью. А телефон лежит на полке общих вещей и всё, что в памяти устройства, да и оно само, стало общенародным достоянием, в том числе и сведения личного характера тоже обобществились.

– Проклятье! – выругался Давиан, когда увидел, что будильник не работает и отшвырнул устройство прочь, звенящий механизм улетел в угол и звонко брякнул, на мгновение, пересилив неутихающий вой сирены.

Глаза юноши стали рассматривать комнату в поисках багряного плаща, но ничего кроме незначительных габаритов комнатушки не видно, только разве что убогий быт, которые называется «максимально равным».

Ноги парня понесли его к шкафчику, и там он обнаружил нужную вещь и стал её натягивать, с горечью вспоминая, что вчера у него забрали и часы, подаренные ещё в Рейхе. Один миг памяти о часах разбудил бурю воспоминаний, посвящённых подарку – отданные на день рожденья родителями, сделанные из нержавеющей стали и покрытые серебром, с двуглавым орлом на циферблате. Они стали дорогим подарком от матери и отца, которых он оставил ради идеи. Только сейчас Давиан понял, что такое тоска по родным, все поедающая и напоминающая о том, что человечности в нём ещё слишком много и пока она не уйдёт не получиться присоединиться к серому монолитному образованию, которое гордо себя нарекает «коммунальным народом». Он, убегая из Рейха, думал, что придя в новый мир, тут будет настолько хорошо, настолько идеи тотального равенства и справедливости тут его возвысят, что он попросту про них забудет, не будет для них тут места.

«Что сделано, то сделано» – пытается убедить себя в правильности выбора Давиан, рассуждая, что, в конце концов, тут не так плохо и все его чаяния по равному обществу тут воплотились, хотя в какой форме, сильно беспокоит, будоража душу каждый раз, когда Форос открывал по новой «истине».

Но вой сирены вернул Давиана к действительности, и он в суматохе стал искать маленькую карточку, которая хранит всю информацию о нём, этакий временный паспорт, вместо постоянного, который должны выдать на днях.

Дверь в комнату заскрипела, и тяжёлый кусок металла стал отворяться, и только он отъехал на достаточное расстояние в комнату юркнули два человека. Их куртки в слабом освещении блеснули на серой поверхности тусклыми бликами, а стук туфельных каблуков наполнил помещение.

– Ты ещё здесь?! – разразился криком мужчина, уставив глубоко посаженные глаза на грубом квадратном лице, напирая озлобленностью. – А ну пошёл! Товарищ, вышвырните его!

Второй мужчина с более худым лицом в полсекунды оказался рядом с Давианом, и его пальцы цепко сжались на воротнике плаща и обхватили шею сзади, и сильным рывком движением он повёл юношу из комнаты; как только нога переступила порог, с силой швырнул его. Давиан не устоял и рухнул на пол, ощутив его прохладу своим лицом, сразу за которой пришла резкая боль, прошедшая по левой щеке, которой и приложился юноша о поверхность.

– Вот тебе и народная милиция, – позволил себе в полголоса отпустить иронию Давиан, за что и поплатился.

– Разговорчики! – рявкнул крупный мужик и сию секунду Давиан ощутил, как его рёбра сминает туфля милиционера, и новая боль пожаром охватила грудь. – Я выполняю народно-партийную волю, скот! Подняться! Быстро!

Юноша тяжело поднялся, и его уши колеблет новый указ:

– В строй, живо!

Давиан оглянулся, и его глаза выхватили образы происходящего – человек двадцать выстраиваются у стенки справа от его комнаты, заговаривая собой окна и ему стоит присоседиться к собранию людей, чтобы больше не вызывать приступов злобы у народных милиционеров. Юноша, сминая одежду на месте рёбер, поплёлся в строи и люди тут же расступились, давая ему занять место.

Два милиционера в одинокой монохромной одежде встали напротив построения, разглядывая его взором, присущим волкам, которые посматривают на стадо овец, которому суждено быть разорванными.

– Так, что скажешь, товарищ Милош? – спросил крупный, с квадратным лицом мужчина.

– А что сказать, товарищ Лир? Двадцать один партийец, голодные и сонные, даже не понимают, что они сейчас будут вершить волю народную.

К строю людей вперёд делает шаг товарищ Лир и грубым низким хрипловатым голосом начинает вещать, рассеивая туман сомнений и домыслов насчёт экстренного подъёма из кроватей:

– Я думаю, вы знаете, кто мы?

– Вы народная милиция – защитник внеклассового коммунального народа, – ответ взяла хрупкая светлая девушка, в бесцветной пижаме,

– Правильно.

На этот раз шаг делает его более худой товарищ, взявший слово и его речь понеслась звучанием более высокого лишённого хрипоты гласа:

– Но это ещё не всё, ибо на нас возложены священные функции следователей и предтечей кары, а поэтому, я думаю, вы понимаете, почему мы могли тут появиться? А, народ коммунальный?

Всеобщий страх и ужасть сковали всё построение, заставив в единую секунду очи людей, наполниться боязнью, а души роптать от того, что грядёт впереди, и только один Давиан, узнавший о милиции из книжек, догадывается, что сейчас будет.

– Да товарищи, – снова заговорил Милош, – мы здесь, чтобы представить на ваш народный суд доказательства измены ваших товарищей.

– Именно, товарищи, – хриплое слово взял Лир, – несколько из вас стали скотинами, о которых нам донесли ваши товарищи из комнатного народного надзора.