Алексей Грушевский - Игра в Тарот

— Начинайте как можно быстрей. Я одобряю любые действия, которые Вы сочтёте необходимыми — бросил наместник, с огромным облегчением, покидая площадь.

Посланник поклонился и заверил, что уже всё готово и через пару часов он готов начать операцию.

Через некоторое время наместник, облаченный в украшенные орлами имперские доспехи, жалеющий только об одном, что всего лишь обтёрся уксусом, а не принял из него ванну, двигался верхом к площади позади строя солдат.

Солдаты уколами своих копий и ударами древков гнали со сходящихся к рыночной площади улиц на площадь всех встреченных ими на улицах уродов, калек и прочих подозрительных элементов. Сопротивление несчастные практически не оказывали, покорно бежали, ковыляли или ползли перед строем, лишь вскрикивая от ударов и ноя какие-то гнусавые заклинания.

Скоро вокруг колоны, где наверху неиствовал Мразогорий, спрессовалась плотная масса напуганных людей со всех сторон окружённая войсками. Они, впав в какой-то ступор, покорно пели что-то приторно жалостливое, иногда становясь на колени, и как-то странно размахивая в направление солдат руками.

— Что дальше? — спросил наместник, с недоумением наблюдая, как-то там то здесь, что-то быстро шепчущие, несчастные, выставляли в его сторону свои крестообразные палки.

— Откроим улицу, ведущую на скотный рынок, он огорожен стеной и там есть множество загонов. Пока разместим их там, отсортируем, ну а потом — игры — деловито ответил посланник.

Он уже отдавал центурионам соответствующие команды, когда Мразогорий жутко заорал сверху:

— Братья и сёстры, помните — наша цель заселить собой небо! Там наша родина! Там, а не здесь. Так пострадаем же братия и сёстры за веру. Оставим эту грешную землю. Возлюбим и обнимем врагов наших. Обнимем их, прижмём к своей груди, облобызаем их в уста, дыхнём нашим чистым дыханием полным веры прямо им в лицо, уста в уста, и случиться чудо — дух святой низойдёт на них!

По толпе безумцев волной прошла судорога. Изъеденные порчей калеки, как-то дико взвыв, и что-то громко запев, разом, всей своей массой ринулась на солдат, стараясь их ухватить, видно чтобы обнять и расцеловать. Солдаты в брезгливом ужасе отшатнулись от этой орды лезущих на них прокажённых и заработали своим оружием. Но падающие прямо перед ними труппы только что убитых сородичей не останавливали безумцев, они, казалось, нисколько не боясь смерти, и даже желая её, упорно пёрли вперёд, не то подбадриваемые дикими криками Мразогория, не то гонимые вперёд массово овладевшим ими сумасшествием. Испанские мечи разили и разили их, но напор безумцев не ослабевал. С каждым новым взмахом меча, с каждым новым трупом, всё ближе и ближе к строю солдат оказывались, горящие безумием сквозь и гнойную поволоку, глаза, брызгающие слюной, перекошенные в жутких улыбках, кровоточащие дёсна, и пытающиеся их схватить изуродованные порчей клешни, так что брезгующим соприкосновения с ними легионерам скоро пришлось повсеместно отступить.

Скоро площадь вновь оказалась в руках сумасшедших фанатиков. В безумной радости, они чего-то пели, ходили кругами, таскали и лобызали труппы, купались в фонтанах, под дикие крики и хохот бешено трясущегося на вершине возвышающейся над всем этом колоне Мразогория:

— Победа, победа! Дух святой победил силу неверных! Чудо, чудо….

— Вы разрешите использовать баллисты? — спросил посланник.

Наместник решительно и зло кивнул в ответ.

Не прошло и часа, как на толпу убогих и больных полился град стрел и дротиков. Солдаты били точно, безжалостно, с каким-то необычным ожесточением и решимостью. Скоро площадь заполнили беспорядочные горы трупов. Но самое странное и страшное, было то, что безумцы не разбегались, не старались спрятаться от разящих их стрел за телами своих уже мёртвых сородичей, не просили пощады и не проклинали своих убийц, а в каком-то, как казалось радостном исступлении, воя свои песни и обнимая друг друга, спокойно принимали смерть.

Завороженной этой картиной безжалостного побоища, наместник очнулся только тогда, когда на площадь ступили солдаты, докалывая длинными пиками немногих выживших. Словно после кошмарного сна, он поднял глаза к небу, и первое что увидел, это пронзившего его судорогой ненависти, это лицо затаившегося высоко над площадью, как ему показалось, с интересом, наблюдающим за происходящим, Мразогория.

Сейчас Мразогорий не кричал, не стоял во весь рост, гордо выпятив свою безмерную разлагающуюся тушу, учитель веры затих, и насколько это было возможным, лёжа вжался в круглую площадку на конце огромной колоны. Так что было видно только его внимательно смотрящую на наместника жирную бородатую рыжеватую харю, и возвышающуюся за ней изъеденную язвами филейную часть.

Несколько баллист обстреляли его. Но стрелы или били в колонну или перелетали её сверху. К тому же, при каждом выстреле жирный урод, втягивал голову, так что снизу едва оставался, виден только округлый кусок его мелко дрожащей задницы, что, естественно, ещё более усложняло задачу. Стало ясно, при всём мастерстве стрелков, попасть с земли практически невозможно.

— Что будем делать с этим? — наместник указал на колонну.

Посланник и стоящие рядом с ним офицеры были в растерянности. Некоторые из них предлагали строить что-то вроде деревянной башни, на вершине которой можно было бы установить стрелков, которые бы и достали бы затаившегося смутьяна. Другие предлагали принести лестницы. Высказывалось мнение, что можно обрушить колонну.

Чтобы лучше разобраться подошли к массивной и высокой колонне. Стало ясно, что для её обрушения или создания башни понадобиться много времени, а лестницы и вовсе не дотянуться до вершины.

— А если обложить вязанками хвороста и поджечь? — скромно предложил какой-то совсем молодой центурион.

— Придётся притащить очень много хвороста — заметил наместник, грустно думая, что когда-то это величайший образец мастерства городских камнерезов — высокая, стройная, без единого изъяна мраморная колона, вырубленная из единого монолита, почернеет от пламени, или даже треснет и рухнет.

Мразогорий, свесив за край капители свою жирную харю, внимательно слушал это совещание, как-то печально не то, вздыхая, не что-то протяжно стеная, а может, и, бормоча что-то нечленораздельное. Когда же совет склонился к варианту развести огонь, он завыл протяжно и громко:

— Проклина-а-а-аю дети сатаны! А-а-а-а-а-а-а….Не надо-о-о-о-о!

После чего забился в рыданиях, отчаянно плюясь в низ, стараясь попасть в кого-нибудь из офицеров.

На площади закипела работа. Многочисленные повозки привозили хворост, который, вмести с оставшимся от несчастных тряпками и мусором, сваливали у подножия колонны, и увозили труппы.