Алексей Грушевский - Игра в Тарот

— Покайся, и прими жизнь вечную!

— Что такое покаяться? О какой жизни вы говорите? — из последних сил прошептал умирающий наместник.

— В грехах кайся, а жизнь будет на небесах, в чертогах господа нашего. Целуй! — прямо ему в рот сноровисто воткнули эту палку, с такой силой, что он, похоже, ободрали губы и поцарапали нёбо.

Тут же ему на голову стали сверху лить воду. В глазах поплыло. Он понял — это всё, он умирает. Как сквозь вату послышалось:

— Повторяй, повторяй за мной символ веры и спасёшься!

Безвольно, чувствуя, как он с каждым мгновением задыхается всё больше и больше от заливающего его своей неимоверной тяжестью жуткого холода, умирающий с трудом попытался повторить какое-то непонятное для него заклинание.

Удивительно, но от стучащих набатом слов, в готовой вот-вот лопнуть, голове, вдруг, в какой-то момент как-то резко полегчало. Словно звук этого дикого заклинания что-то пробил, какую-то преграду, стену, отделявшую от чего-то лёгкого, просторного и светлого. Нервные отблески костров освещавших площадь погасли и откуда-то разлилось мягкое фиолетовое свечение. Наместник даже привстал, чувствуя явное облегчение, огляделся, и с удивлением осознал, что всё то, что раньше ему казалось незыблемым и твёрдым, сейчас были подобно всего лишь сгустками невероятно холодных эфемерных теней не стоящих и грамма внимания.

Зато мерцающая россыпь тёплых фиолетовых огоньков привлекла всё его внимание. Они, таинственно мигая и чарующе поблёскивая, струились куда-то вверх вдоль высокой и широкой тени (которая, как смутно помнил наместник, когда-то, вроде, была какой-то колонной). Он потянулся к этой цепочке огоньков, и скоро, неожиданно для себя, легко и быстро взлетел вверх, туда, где этот свет был ярче, и откуда явственно шло, мягко обнимающее в этом вдруг ставшим невероятно стылом мире, нежное, и столь чаемое среди окружившего его безбрежного холода нежное тепло.

Там где холодная тень, когда-то бывшая триумфальной колонной, резко обрывалась, находился блистающий нервно подрагивающий фиолетовый шар, в светящемся облаке кружащих вокруг него многочисленных светляков. Присмотревшись, наместник, смутно угадал в его основании какую-то расплывшуюся мутную тень. Что-то отдалённо похожее на…, но уже такое изуродованное и бесформенное, что, он никак не мог вспомнить — на что же собственно. Но почему-то это нечто, лежащие в основание блистающего пузыря, его волновало и как-то смутно беспокоило, как будто там было то, к чему он когда-то имел какое-то странное отношение, но что именно его связывало с ним, он уже не мог никак вспомнить.

Он, полный восторгом, медленно облетел этот наполненный светом живой, быстро растущий, трепетно трепыхающийся и играющийся быстро меняющимися радужными разводами на его пронизанной горящими прожилками поверхности, пузырь, и в нём уже больше ничего не осталось кроме страстного желания попасть внутрь его.

Через некоторое время он заметил, что от светящегося шара иногда отлетают и устремляются куда-то вверх маленькие пузырьки, и на короткое время на месте, откуда они поднялись, остаётся маленькая щёлочка, в которую, как было видно, сразу же быстро устремляются кружащие подобно ему вокруг чудесного пузыря юркие светляки.

Он приблизился к радужной плёнке этого пузыря, и заметил, как рядом с ним на поверхности появилась частая рябь и скоро начала набухать круглая грыжа. Ещё мгновение — раздался громкий чмок, и вверх полетел пузырёк, размером, наверное, с дом. К образовавшейся щели скользнуло несколько шустрых светляков, но он был первым, и не долго думая, стал протискиваться в неё. Это было очень нелегко. Поверхность пузыря оказалась очень крепкой, чрезвычайно эластичной, как будто наполненная мышцами. Щель стремительно сужалась, и ему приходилось как-то странно напрягаться, собирая все остатки своих сил, чтобы преодолеть это упругое сопротивление, буквально продавливаясь внутрь.

Но всё ж таки он сделал это — пробился внутрь и захлестнул восторг! То, что он принял за лежащую в основание пузыря тень, оказалось прекрасным и величественным храмом полным света и тепла, в который он неудержимо скользил. Ещё мгновение и он оказался внутри него, кружа и радостно носясь по величественным залам, полных света, сверкающего мириадами огней на замысловатых сводах, путанным, многоярусным коридорам, туннелям и переходам, никогда не виданных им ранее фантастических конструкций…

Храм был безразмерен, но скоро он достиг его основания, его основы — это был глубокий сужающийся к низу серпантин, уставленный сверкающими сосудами, неумолимо притягивающими к себе, нет, скорее, зовущими в себя.

Он видел, как множество летящих вмести с ним светляков, не в силах противостоять этому сладкому зову, подлетали и согретые исходящим от банок теплом и завороженные их мягким сверканием, навсегда погружались в бурлящую жидкость, легко, словно лучи света, пройдя сквозь стекло, навечно соединяясь с чем-то прекрасным и вечным.

Но он почему-то стремился вниз и вниз, словно пытаясь до конца постичь всё величие, силу и красоту этого блистающего места, не в силах достаточно насытится его совершенством, чтобы остановить этот свой такой счастливый полёт.

Наконец показалось дно. Он немного замедлил свой быстрый полёт, зависнув над столом, перед старым зеркалом в котором отражался какой-то незнакомец в странной одежде. Он так давно уже не видел этих несовершенных существ, что вдруг понял, что он счастливо путешествовал по этому Храму целую вечность, и что-то когда-то, невероятно давно, он сам был таким. И его звали, его звали, его звали….

— Николай, Вы очнулись — участливо спрашивал, склонившийся над ним, Алхимик, держа прямо перед его глазами свечу.

— Да — пролепетал Николай, медленно выплывая из морока.

Какое-то время он отрешённо сидел, вспоминая недавний сон. Эти переживания были мучительными. Такой безрадостный кошмар случился здесь с ним впервые. Алхимику, видно, были понятны его переживания и он первым начал беседу:

— Эта была карта смерть. Очень сильная карта. Она бьёт всё, она властвует над всем. Но тут интересно другое — являясь козырем нашего врага, тут она открыла нам метод борьбы с ним.

— Это как?

— Нам удалось повернуть его же оружия против него самого.

— Как, неужели Вы властны над смертью?

— Не властны, нет. Но мы научились оставаться в ней.

— Не понимаю.

Алхимик усмехнулся:

— Ну, тогда начнём всё сначала. Ведь всё иллюзорно — так? Всё бесконечное множество иллюзий рождает наш враг — так? Но что тогда смерть? Помните, я говорил — это краткий момент смены иллюзий. Старые сны иссякают, а новые ещё не начались. Но что если остаться в этом моменте надолго?