Дмитрий Лычковский - Когда был Ленин мумией

Нехотя порывшись в глубинах памяти, Ленин подсчитал, что после войны ему уже дважды переодели костюм. Стало быть, сейчас на дворе 1952 год. Глянув в полоску меж веками, он с некоторым удивлением обнаружил, что в лаборатории сменился почти весь персонал. Вместо прежних балагуристых ассистентов его окружали угрюмые молчуны, изъясняющиеся на сугубо медицинские темы. С легким беспокойством Ильич следил, как они безуспешно перебирают один дезинфектор за другим в поиске средства против ленинской перхоти.

Шелушение в конце концов изничтожили своими силами, ажиотаж в лаборатории улегся и Ильич вернулся к привычной послевоенной дреме. Он автоматически подставлял трижды в неделю лицо и руки для протирки «воробьевским бальзамом», а через год равнодушно дал себя перенести в наполненную косметическим раствором ванну.

Но то ли новый глава лаборатории слегка изменил состав и подбавил туда какой-то бодрящий активный компонент, то ли деятельный ленинский ум устал бездействовать — да только как-то вечером Ильич внезапно очнулся от дремоты. Сначала вернулись запахи. Слева нежно потянуло йодом. Справа по ноздрям резануло острым спиртовым душком и — странный для лаборатории аромат — пахнуло забористым чесночком. Потом сознание стало различать шумы. Дребезжащий металлический лязг в углу, какой бывают, когда перебирают инструменты. Бумажный шелест, точно рядом разворачивают свертки. Уютное бульканье. Ильич размежил как мог веки. Разложив на углу операционного стола хлеб с салом, ассистенты лили в стаканы с заваркой крутой кипяток из никелированного стерилизатора. Хотя сам Ильич сало не любил, предпочитая ему шоколад с калеными орешками, какой покупал для пикников в Цюрихе, или простые волжские продукты, вроде икры или балыка, тем не менее он с радостью ощутил, что в рот набежала фантомная слюна. Значит, дурацкой мерлихлюндии, которой он имел в последнее время слабость поддаться, — конец!

Оглядев привычную до последней пробирки лабораторию, Ленин задержался на календаре и с удовольствием отметил, что завтра рабочий день. При мысли о встрече с людской рекой по телу побежали бодрящие мурашки. «Жуй расторопней, товарищ! — подгонял он мысленно ближнего к нему ассистента. — Пора мне в гроб, к людям».

Дожевав, медики выловили вождя из ванны, ловко обсушили салфетками, одели. Когда один из них спросил: «Может в зал утром вынесем?», Ильич чуть не подпрыгнул на столе. Но второй уже ухватил вождя за ногу в казенном черном носке. Зевая, они завязали шнурки черных туфель, перевалили тело на носилки, вынесли в Траурный зал и уложили в саркофаг.

Дождавшись, пока шаги замрут вдали, Ильич начал мелким дрожанием век сгонять с глаз остатки глицерина. Поглощенный этим занятием, он не сразу понял, что рядом кто-то есть. Вдруг в тишине раздался до боли знакомый голос:

— Как ты тут лэжишь, нэ понимаю! Тэмно, будто в пэщерах Кавказа.

— Коба? — изумился Ильич. — Что ты тут делаешь? Ты же после войны ко мне ни разу не зашел!..

И осекся, сообразив: раз Сталин может с ним разговаривать, значит он тоже теперь того… Как минимум, умер и, как максимум, забальзамирован. Ленин не знал, чего в нем больше, злорадства или огорчения. Все-таки до сих пор мавзолей был исключительно его обителью.

— Да вот, уплотнить тэбя рэшил, — угадал Коба его мысли. — А то лежишь тут как фон-барон.

С этого дня они стали позировать публике вместе. В первое же утро Ильича неприятно поразила реакция посетителей. Проходя мимо ленинского саркофага, они бросали на тело жалостливые, а то и просто любопытные взгляды. Тогда как при виде Кобы в гробу начинали рыдать в голос и тянуть к нему руки.

Сталин наслаждался этим перевесом и не уставал обращать на него внимание Ленина. После смерти его характер нисколько не изменился: те же бесконечные подначки, то же стремление унизить собеседника. Ильич, как старожил Траурного зала, не оставался в долгу. Тем более что после поездки в Сибирь у него накопилось к Кобе великое множество вопросов. Мирно текущая мимо двух саркофагов толпа и представить не могла, какие словесные баталии разыгрываются сей момент между двумя недвижимыми телами.

— Думаешь, я не знаю, почему ты в мавзолей двенадцать лет не заглядывал? Ты в это время моим именем суд вершил! — гневно обличал Ленин. — Зачем старых большевиков отстрелял?

— Это была рэволюционная нэобходимость, — доносился из соседнего саркофага издевательский голос Сталина. — Я все делал, как ты завэщал. «Как же можно совершить рэволюцию без расстрелов» — разве не твои слова? Или вот еще цитата из товарища Ленина: «Если важна цель — нэ важны средства для ее достижения».

— А Троцкого за что порешил? Чем он тебе мешал! Раздувал бы себе по миру огонь мировой революции. Коминтерн зачем разогнал?

— Этот дурак грэзил о мировом пожаре, отводя России роль охапки хвороста. А Коминтерн жрал слишком много денег. Одни бэздэльники собрались. 300 тысяч иждэвенцев. Осэдлали наш коммунистический хрэбет и думали, что так будэт всэгда.

Покоя не было и ночью. Зачинщиком скандала выступал обычно Коба. Большой любитель бодрствовать до рассвета, он перенес свою привычку и в загробную жизнь.

— Когда мне хотэлось посмеяться, я всегда пэрэчитывал твои работы, — начинал он раздумчиво. — Вот прямо наугад открывал любую страницу и обязательно находил что-нибудь комическое.

— Неудивительно! — сходу заводился Ильич. — Про таких, как ты, мудрый русский мужик говорит: смотрит в книгу — видит фигу.

— Нэ скажи. Фигу русскому мужику ты из книги показывал. Могу даже название этой книги сказать: «О значении золота теперь и после полной победы социализма». Каждое слово помню: «Когда мы победим в мировом масштабе, мы, думается мне, сделаем из золота общественные отхожие места на улицах нескольких самых больших городов мира». В двадцать пэрвом году ты золотые сортиры народу пообещал — и оставил после смерти нищую разграбленную страну. А я народу мыльные пузыри никогда нэ предлагал. Я дэло дэлал. 600 тонн золота из Испании — вклад товарища Сталина в социалистическую казну.

Ильича эта манера Сталина говорить о себе в третьем лице невероятно раздражала.

Не придумав удачного ответа, он переводил разговор в другую плоскость.

— Тебе ли, Коба, про любовь к народу заикаться? Кто из себя государика сделал? Кто свое имя городам присвоил — Сталинград, Сталинобад, Сталинск…

— Это народ просил. А я народу ни в чем нэ отказывал, — развлекался Коба.

— Народ! При чем тут народ? Твоя работа. Я эту манию величия давно разглядел. Я тебя очень хорошо знаю!

— Спать рядом с вождем и знать вождя — это разные вещи, — веско ответствовал Сталин.

Ленину эти слова показались странно знакомыми.