Райво Штулберг - Химеры просыпаются ночью

— Да откуда они взялись-то такие?!

— Главное, как их замочить, не понятно.

— В том-то и сила их, что нельзя замочить. Если только на куски разорвать.

— Гранат у меня нема.

Тем временем, мертвец почувствовал свежее мясо подстреленной плоти, наклонился над ней и принялся жрать. Даже на приличном расстоянии слышались чавканье и хруст отрываемых от костей сухожилий. Потом из-за деревьев начали выползать новые мертвяки. Один уродливее другого. Было видно, что некоторые провели в земле не по одному месяцу. Лохмотья, некогда бывшие одеждой, спадали и обнажали отслаивающееся с желтых костей серое студенистое мясо; у некоторых вовсе отсутствовала кожа, голые жилы и мышцы шевелились при каждом движении; иные были вовсе без внутренностей, и проглатываемое мясо вываливалось на траву. Вся эта гниющая смердящая толпа окружила мертвую плоть и копошилась над тушей, отпихивала друг друга, шевелилась, будто клубок червей, рычала и чавкала пожираемым мясом.

Клеща вывернуло.

— Двинули, чего на это зырить, — сказал он.

Стараясь не шуметь, они пошли в противоположную сторону. Когда звуки отвратительной трапезы остались далеко позади, не сговариваясь, побежали. Ослабевший Митин начал отставать.

— Помедленнее давай… — едва выдавил он.

— Шевели батонами, курва! Сховают нас за милую душу!

— Не сховают, мы… оторвались… уже…

— Да их тут цельный лес кишмя кишит, точняк тебе говорю.

— Не может… такого… быть…

— Может, не может, — разозлился Клещ, но все же остановился. — Ладно, привал, но, если тебе мозги жрать будут, я не при делах, рву когти моментом.

— Ладно… Дай только… передохнуть.

В просвете между деревьями виднелась поляна. До боли знакомая. А дальше — поле. Ученый простонал и без слов опустился на траву.

— Ты что, копыта двинуть тут решил?

— Опять… — выдавил Митин и безвольно закрыл глаза.

— Что опять?

— Туда же и пришли, — сказал ученый, не открывая глаз.

Клещ некоторое время всматривался вперед, потом, будто не веря свои глазам, побежал в сторону поляны, вернулся назад, упал на землю и принялся в молчаливой ярости колотить землю кулаками. Митин хрипел, не в силах даже открыть глаз, Клещ молча разбивал кулаки в кровь. Дождь усилился, перерастая в глухой темный ливень. Небо почернело и вдруг будто разрезалось напополам острой длинной вспышкой, грохнул и прокатился по вершинам деревьев грозовой удар.

Митин поднялся, глаза его были полны какой-то обреченной решительностью.

— Я к тому жмурику в сарай больше не пойду, — проговорил Клещ.

Ученый ничего не ответил и медленно пошел вперед.

— Ты куда?

Митин молча удалялся.

— Куда ты?! — повторно окликнул его Клещ, но сам с места не двинулся. — Ну и вали себе к корешу своему дохлому. Авось и тебя за собой потащит!

Митин вдруг остановился и посмотрел на Клеща исподлобья.

— Ты ведь все равно туда не войдешь, — глухо произнес он.

— Куда не войду?

Черное небо вновь раскололось напополам.

— Туда… В тот шар.

— Ого, куда ты махнул!.. Да чтоб я сам себя в аномалию запихнул!..

Митин, словно бы удовлетворенно, промолчал и пошел дальше. Скоро его фигуру было едва различить за грохочущей стеной ливня.

— Стой! — крикнул Клещ. — Стой, петушара!

Он рванул за ученым. Когда догнал, тот, тяжело дыша, но уверенно шагал по полю, устремив пронзительный взгляд перед собой. Клещ посеменил рядом, едва выдирая ноги из тугой грязевой каши.

— Ты что, ты в натуре решил себя угробить? Нет, ну ты мне скажи, раз ты пацан, а не дешевка: я решил себя угробить. Нет, ты раз решил кинуться, то так и скажи. Я уж дальше сам за себя кумекать буду, а если хочешь по наутре соскочить отсюда, то тоже так и скажи. А то один в петлю, другой в аномалию… Если вы, ребята, просто с шариков слетели, то расклад один, а если…

Митин ничего не отвечал. Шел и шел, даже под ноги не смотрел, только вперед.

Шел домой поздно, с непривычки заблудился в новом городе, и, сколько ни спрашивал дорогу, никто из прохожих толково не смог объяснить дороги. Порядком стемнело, я продрог и еще добрых полчаса блуждал в районе какой-то церкви, пока не наткнулся на эту .

Сидела, глубоко втиснувшись в скамейку, неподалеку от фонаря, и свет выхватывал ее короткие желтые волосы.

Людка вернулась — я даже вздрогнул.

Нет, конечно, это была не она. Похожа просто очень. По застывшей позе и оцепенению было понятно, что пьяна не в меру. Я подошел ближе.

Если смотреть сверху, то вылитая Людка. Не знаю, как я набрался смелости и поднял ей голову. Нет, сходство только в волосах. Лицом совсем не похожа: вызывающе выкрашена, закрытые глаза провалились в черные разводы туши. Сильно разило алкоголем, к губе прилип опаленный сигаретный фильтр.

Первое впечатление — омерзение. Захотелось выбросить эту раскрашенную голову в кусты, чтобы только никто больше не видел такого зрелища. Тут ее глаза разлепились.

— Опа-а-а, — вяло протянула, — а где Гена?

— Какой Гена? — переспросил я от неожиданности.

— А-а-а… ты не Гена, ты знаешь, кто такой Гена? Он… он… вот такой мужик, — и пьяно икнула, — вы никто его не ст о ите, никто. Понятно вам?

Какой-то там Гена, который опоил ее, оттрахал в кустах и бросил здесь же, на скамейке, был для нее идеалом мужика. А не те хорошие, добрые парни, что мечтают о настоящей девушке, но должны проводить дни в одиночестве только потому, что не хотят иметь таких вот привокзальных шмар.

Ненависть — глухая и упругая — подкатила, подняла мою руку — и ударила по раздристанной пьяной морде.

— Ты че-е-е, ка-а-азе-е-ел…

Точно такая же однажды июньским душным вечером плюнула в наши белоснежные дни и выбрала того, кто напоит ее халявным алкоголем.

Я ударил еще раз. Потом пнул голову ногой и увидел, как вылетел кровавый ошметок. Эта пьянь либо ничего не соображала, либо испугалась, но не издавала ни звука. Тогда я схватил ее за волосы и потащил в кусты, подальше от фонарей. Было недалеко, но она едва проделала и этот путь: настолько была пьяна. В зарослях я дал ей упасть, пнул еще раз, не очень сильно, просто чтобы дать понять, кто тут хозяин. Она оказалась понятливой: молча ждала, когда все закончится.

Я достал член и стал тыкать ей в рот. Впервые удовлетворял не сам себя. И это само по себе заводило. Губы сжимались на головке, потом рот охватывал весь ствол, снова сжимались… И тут я кончил. В глазах потемнело, я даже потерял равновесие.

— Ну ты блин, — послышалось откуда-то снизу, — глотать я не договаривалась, за это еще пятерку.

Эта дура еще заикалась о деньгах! Я опять ударил, уже сильнее. Она покатилась по траве, заверещала. Сейчас кто-нибудь пройдет мимо и услышит.

Налетел, опрокинул на спину и стал топтать лицо ногами, чтобы только замолчала. В какой-то момент под пяткой раздался слабый хруст, и я понял, что случилось страшное. Я медленно оторвал ногу.