Сергей Дубянский - Арысь-поле

— Волхв сегодня был не в меру разговорчивым. В частности, он поведал, что такое Арысь-поле, просветил в области язычества, и, прикинь, я кажется начинаю верить в этот его, гребаный мир. Никакой он не сумасшедший!.. А наши девочки, похоже, соприкасаются с его миром весьма тесно, только не знаю пока, в какой ипостаси. Ты извини, но я показал ему фотографию.

— Ну, и?.. — Вадим отложил нож, которым резал хлеб.

— Во-первых, его как-то сразу перекосило, а, во-вторых, он посоветовал искать черненькую. Дескать, это проще.

— Почему?

— А хрен его знает. Он так решил.

— В принципе, может, он и прав — к Игорю ведь подошла она, а если б не это, никто б вообще не знал об их существовании. А как ее искать, если мы знаем только имя, и то, если она не наврала?.. Знаем еще, что она курит и пьет пиво…

— Пока будем ждать, — Слава зачерпнул ухи, — а ты, блин, оказывается, кулинар!..

— Значит, будем ждать, — Вадим пропустил комплемент мимо ушей, — только давай больше не будем заниматься такой самодеятельностью, как сегодня.

— Ладно, — Слава протянул руку, — мир, дружба, футбол. Черт его знает, все как-то спонтанно получилось… а потом, все равно кому-то надо было здесь остаться, так ведь?

— Может, все ты сделал правильно, но, сам видишь, в какую помойку мы влезли. Здесь надо держаться друг за друга, и уж, по крайней мере, знать, кто где находится.

— Проехали, — Слава навалил себе полную миску ухи, — слушай, а картошка откуда?

— Из дома. Я ж знал, что нам тут не один день куковать.

Слава принялся за еду, а Вадим снова закурил, отвернувшись к реке.

Смеркалось. Красноватый диск солнца уже опустилось за сосны, оставив в небе розовый шлейф, а над рекой еле заметную дрожащую дымку. Это был не туман, который стелется по утрам, скрывая противоположный берег, а легкая поволока, казавшаяся залитым водой стеклом. Сразу ожили птицы, тоже утомленные дневным зноем. Оказалось, что их здесь великое множество. Одни щебетали и попискивали в кустах; другие низко носились над рекой, хватая клювами, то ли воду, то ли мелкую речную живность; третьи, наоборот, взмыли высоко в побледневшее небо и превратились в черные точки, перемещавшиеся непредсказуемыми зигзагами. Над кустами появился рой мошкары, сумбурно сновавшейся вверх-вниз по одному им видимому цилиндру. И такое вокруг царило умиротворение, будто наступил минутный перерыв в тупой, изнуряющей боли; будто тело расслабилось, боясь пошевелиться, чтоб не прервать это чудом подаренное мгновение, когда не чувствуешь ничего, и одно это уже является счастьем.

Слава вытянулся на покрывале, раскинув руки, и наблюдал за птицами. …Если следовать волхву, это тоже человеческие души. Интересно, как они чувствуют себя там, в поднебесье, прежде побывав людьми со всеми их проблемами? Впрочем, наверное, у птиц не меньше проблем… Забыл спросить, а души помнят свои прошлые жизни? Ну, хотя бы чуть-чуть, хотя бы по какому-то наитию… Вот, приближается птичка к земле и чувствует, что когда-то ходила по этому берегу и не боялась, ни хищников, ни охотников. Странно… А, с другой стороны, чем это более странно, чем вознесение в райский сад, которого никто никогда не видел?..

— Вадим, — он повернул голову, — а ты хотел бы стать, к примеру, птицей?

— Почему птицей? — Вадим стоял на самой береговой кромке и внимательно смотрел на неподвижный поплавок — рыба, видимо, ушла на глубину, ленивая и полусонная.

— А кем?.. Рыбой?

— Нет, рыбой не хочу, точно, — он засмеялся, — это ты учение волхва прорабатываешь?

— Я не прорабатываю. Ты ж знаешь, я ни во что не верю. Просто не могу понять, чем эта религия хуже остальных, чтоб ее так безжалостно выбросили на свалку?

— Ты что, историю не учил в школе? Тебе ж объясняли, что раз царь один, значит, и бог один. Иерархия, брат, должна быть едина, чтоб не плодить ереси в темных умах, типа твоего.

— Черт его знает. Я привык доверять своим глазам и своим ощущениям. Вот, подхожу я к церкви, и ничего меня не трогает в этой груде кирпичей с золотым набалдашником, а когда я увидел Арысь-поле, когда ужик начал раздуваться и скалиться, мне стало жутко. Понимаешь, я говорю не про религию по большому счету, а про нашу маленькую реальность, которая тычется во что-то непонятное, а ведь объяснение должно быть всему. Мы можем просто не знать его… Вот тебе, и вся религия.

Вадим не ответил. Слышно было, как поплавок с характерным бульканьем плюхнулся обратно в воду.

— Знаешь, — продолжал Слава, — иногда, особенно после сегодняшней ночи и разговора с волхвом, мне кажется, что мы занимаемся ерундой. Мы никого не найдем, пока теоретически не разберемся, что же ищем.

— И как мы можем разобраться?

— Не знаю. Просто у меня такое предчувствие.

— А ты не боишься?

— Чего?

— Ну… разбираться.

Приподнявшись на локте, Слава увидел загорелую спину Вадима, речную гладь, показавшуюся ему вдруг холодной.

— Бояться, значит, верить, что все это существует, и что весь наш материализм — дерьмо собачье, и живем мы не по законам генетики и эволюционного развития, а, черт знает, по каким законам. И наш разум, также как и наша жизнь, ничего из себя не представляет. Ты понял, что я сказал?

— Понял. Я уже три дня назад это понял. И я боюсь.

— Наверное, я тоже, — Слава нащупал сигареты и закурил, глядя в даль, — но стараюсь не признаваться в этом, и тогда не так страшно… Ведь не бывает вопросов без ответов, а волхв, по всей видимости, знает эти ответы.

— Не думаю. Если б он знал, то просто не пустил бы нас в свой мир. Он, образно говоря, может знать, где находится вход в него, но устройства тоже не знает.

— Да брось ты эту удочку! Все равно не клюет! — Славе надоело разговаривать со спиной — ему хотелось видеть глаза Вадима, чтоб понять, действительно ли он разделяет его мысли, или подыгрывая, насмехается и заманивает в философско-религиозные дебри.

— А что будем делать? — Вадим вытащил леску и повернулся, — чем-то же надо заниматься.

— Пойдем на хутор.

— Зачем?

— А черт его знает. Как я могу объяснить, зачем, если мы оба не представляем, что творится вокруг. Может, там что-нибудь изменилось, а мы и не догадываемся.

Вадим покорно смотал удочку и положил рядом с палаткой.

— Пошли, если хочешь. Но не думаю, что за день там что-то произошло. Я б услышал.

— Нет у тебя такого слуха, чтоб услышать это!.. А хочешь, поедем домой, и пропади оно все пропадом! Я уже два дня не был у себя на заводе, — Слава зло бросил сигарету в кусты.

— Тебе ведь волхв сказал, что уже невозможно выйти из игры, даже если все уничтожить, типа, порвать фотографию, спалить хутор. Мы засвечены в том мире. Ведь он это сказал?..

— Но не могу я так! — Слава стукнул кулаком по земле, — я должен что-то делать, и при этом понимать, что я делаю! Наверное, из меня получился бы плохой охотник. Я не могу сидеть в засаде — меня бесит бесцельное времяпрепровождение.