Салли Гарднер - Червивая Луна

– Стандиш, если мы собираемся в космос, то оказаться на Луне в такой компании я не хочу, – сказал Гектор.

Планету Фенеру открыл я. Я открыл ее у себя в голове, но это неважно. Гектор сказал, что это, пожалуй, самое важное открытие из всех, которые я совершил.

Я нарисовал планету. Я нарисовал фенерианцев. Я нарисовал ракету – она была больше похожа на летающую тарелку, чем на иглу, прокалывающую небеса. Гектор решил, что строить ее мы будем на чердаке. Мы оба стали подбирать необходимые материалы. Собрать космический корабль практически из ничего – нелегкое дело, особенно когда все, даже использованное, снова и снова шло в дело. О существовании мусора смешно было даже говорить.

Но в ту неделю, когда я закинул мяч за стену, в неделю сплошных дождей, миссис Лаш отдала нам старую гладильную доску. Электричества все равно больше не было, так что в глажке не осталось никакого смысла. Только зря тратить время и надежду. Если по чесноку, с гладильной доской я больше не боялся, что мы в космосе изжаримся или закоченеем.

Однажды я слышал, как мистер Лаш говорил: «Неужели эти дураки думают, что от радиации вокруг Луны можно защититься блестящей фольгой?»

Но теперь, с гладильной-то доской, беспокоиться нам было не о чем.

Я спросил у мистера Лаша, не знает ли он, как далеко от Земли до Луны.

– В среднем 356 410 километров, – ответил он.

Этот мистер Лаш – просто ходячая циклопия.

Летающая тарелка была уже почти готова, и тут Гектор заболел.

Хотя миссис Лаш и была врачом, помочь Гектору она ничем не могла, а могла только ухаживать за ним. Она сказала, что врач без лекарств все равно что пианист без рояля.

Дед попытался наколдовать хотя бы немного аспирина. Легко сказать! Мы ведь были единственными, кто остался на нашей улице. Нельзя же, в самом деле, пойти за помощью в дома с алыми грудками. Дед сказал, что это прямая дорога в топку.

И как раз когда температура у Гектора как никогда высоко, явились Навозники и собрали всех обитателей седьмого сектора, кто еще был на ногах. Гектора оставили. Он даже встать не мог. Но миссис Лаш не позволили остаться с ним. Нас привели в сад у уродливого здания в конце улицы. Миссис Филдер тоже было велено явиться. Мне показалось, что это добрый знак.

– В седьмом секторе добрых знаков не бывает, – мрачно сказала миссис Лаш.

Мы все столпились в одном месте, наверное, несколько сот человек. Я увидел мисс Филипс. Она постепенно проталкивалась к нам и наконец встала рядом с дедом. Навозники пихали нас прикладами, выдергивали в первые ряды откормленных, брючный контингент. Перед нами была трибуна, а на ней – несколько человек с фотоаппаратами. Все ждали чего-то.

Подъехала машина, прямо конфетка, остановилась, и из нее вышел мужчина в плаще. Волосы у него торчали в разные стороны. Что ему тут было надо, у меня ни малейшего понятия. Он просто стоял и смотрел, как какой-то кожаный кричал в мегафон. Кожаный велел поднять руки тем, кто умел говорить на вырвирском наречии. К моему удивлению, руки подняли все, кроме нас с дедом и Лашей. Наши руки не шелохнулись. Засверкали вспышки, защелкали фотоаппараты. Я никогда раньше не слышал, что бывает вырвирское наречие. Я решил, что оно имеет какое-то отношение к всклокоченным волосам человека в плаще. Поэтому я и не поднял руку. А дед не поднял руку, потому что понял, что они так пытались сделать вид, будто мы все отдали честь Родине. А мы не отдали.

Миссис Лаш была ужасно рада, что Гектор проспал все то время, пока нас не было. Но что гораздо важнее, деду удалось раздобыть пузырек аспирина.

Гектор слабо улыбнулся, когда я рассказал ему про вырвирское наречие.

– И я подумал, – продолжал я, – что, может быть, все дело тут в ужасной стрижке этого, который в плаще.

– Стандиш, – сказал Гектор, – это был наш главнокомандующий.

– В смысле, этот плохо стриженый и есть тот человек, который управляет нашими драными берегами?

Гектор прикрыл глаза, и я подумал, что он заснул, но он тихо засмеялся.

– Ох, Стандиш. Так умеешь только ты.

Я каждый день уходил в школу и каждый день возвращался в надежде, что Гектору стало лучше. А потом температура спала, и миссис Лаш сказала, что болезнь переломилась.

Я не знал, что у болезней бывает что-то, что может ломаться.

Погода тоже изменилась. Дожди прекратились. Гектору разрешили вставать, но предупредили, чтобы он не напрягался. Но Гектор не умел не напрягаться. Он не так был устроен. К тому времени наша летающая тарелка была уже почти готова. Мы собрали все газеты, какие нашли, и покрыли космический корабль защитным слоем папье-маше. Внутри было места как раз на нас двоих. Мы сидели в середине на диванных подушках, перед панелью управления, сделанной из банок и жестяных крышек.

Честно говорю, я всем своим существом верил, что еще неделя – и мы с Гектором отправимся в путешествие к планете Фенере.

Гектор был немного сам не свой. Я спросил, в чем дело, а он сказал, ни в чем. Может, это болезнь встряхнула его сильнее, чем мне казалось. Я никогда раньше его таким не видел. Я подумал, что может быть, это я что-то сделал не так.

В первый день, когда мы снова вместе шли из школы, он сказал:

– Стандиш, не обращай внимания на подначки. Не опускайся до их уровня. Этим уродам только того и надо.

– Я и не обращаю, – ответил я. – И теперь все вообще в порядке, ты же вернулся.

Он очень долго молчал.

– Кто знает, – сказал он наконец.

Потом мы все сели за обед. Вечер выдался прекрасный, и попинать немного мяч было бы в самый раз.

Дед принес к столу вареную картошку и спросил:

– А где мяч? Я его что-то давно не видел.

Я уже открыл рот, чтобы сказать, что мы – вернее я – перекинули его за стену, и тут Гектор сказал:

– Сейчас принесу.

Я даже перестал есть. Мне как-то расхотелось. Особенно когда Гектор вошел в дом с красным мячом в руках. Я знал, что это значит – он пробрался под стеной через лаз из бомбоубежища и увидел, что на той стороне.

Миссис Лаш и дед, похоже, не поняли, что сделал Гектор. А мистер Лаш, кажется, понял.

Той ночью, после отбоя, я спросил у Гектора, что же оказалось с другой стороны стены.

– Спи, – сказал он.

– Не могу. Ты от меня что-то скрываешь.

Гектор сел в постели. Стены в доме тонкие. Он прижал палец к губам. Мне было очень хорошо его видно, луна плескала свой свет на струганные доски пола в нашей комнате.

Мы осторожно поднялись на чердак. Всего света здесь было – только от огарка свечи в банке. Ну, и луна, конечно.

Когда мы забрались наверх, и я втянул за собой лестницу, я снова спросил: