Олег Фурашов - Последний мужчина

— Вы сегодня произнесли имя Веба раз двадцать, — грустно произнёс Загорцев, — Отсюда понятно, сколь важен он для вас.

— О да, — серьёзно откликнулась женщина. — О нём я поминаю отнюдь не всуе…

И Юна кстати поведала зелянину историю о том, как Веб вызволял её из ледяного плена.

— Из этих событий видно даже не то, каков Веб, — завершая рассказ, сделала умелый логический переход она, — сколько то, ради чего мы появились на свет. Вот вы, Роман, полагаете, зачем мы живём?

— Для любви, — ни секунды не раздумывал тот.

— О-о-о, — протянула таутиканка, — устаревшая гедонистическая доктрина. Судите сами, Роман, — повернулась она к мыслелобу, — разве звезды вспыхивают и светят по личному почину и для себя? Нет. Или ваша Зелёная планета вращалась по персональному хотению и для себя? Отнюдь. А спрашивал ли у нас с вами кто-то разрешения, чтобы мы родились? Нет. Или мы с вами, Роман, родились потому, что пожелали этого? Опять, нет. И так устроен весь мир! Но быть может, хотя бы, исчезнем-то мы однажды по собственной воле?…, — сделала паузу Юна.

Нет, нет и ещё раз нет, — убеждённо резанула она воздух ребром ладони, живо напомнив собою Веба. — Тау, хотим мы того или нет, поневоле оказались созданы материей, чтобы от порочной череды Больших взрывов перейти на модель конструктивного мироздания. К вечному восхождению добромыслов и лояльной им природы. Вот почему объективную сверхзадачу мыслящего существа Веб коротко называет «Тау для мира». Другое дело, что выполнение этой генеральной миссии одновременно доставляет нам удовольствие, ибо мы от рождения обожаем просто пить воду, просто дышать, просто строить дома и просто переустраивать вселенную на началах милосердия. Эту субъективную сторону бытия Веб коротко называет «Мир для тау».

А вот мыслелоб на месте Веба, — снова повернулась она к Роману, — выразился бы иначе: «Нежить женщину и воспитывать детей». И чем самоотверженнее он будет это делать, тем лучше он выполнит миссию по переустройству — только не космоса, его сверхзадача скромнее — маленькой родины.

И, понимаете ли, милый Роман, — извинительно положила Юна свою ладонь на запястье пилота, — у мыслелоба миссия своя, а у таутиканца — своя. И равнозначно измене, если тяга к личному наслаждению вдруг не совпадёт с решением сверхзадачи. Верно?

— Верно, — вымученно и принуждённо улыбнулся мыслелоб, вытягивая руку из-под ладони таутиканки. — Спасибо. Вы всё для меня разложили по полочкам.

Загорцев перевёл двигатель в мю-мезонный режим работы, снизил скорость и переключил ракету, входившую в плотные слои атмосферы, на ручное управление. Путешественники застегнули скафандры и надели шлемофоны, оставив открытыми лишь забрала.

— Да, мыслелоб рождён любить, но любить достойно, — оценив откровение женщины, заговорил Загорцев. — Нам с вами никогда больше не бывать наедине — так диктуют звёзды…

Он не закончил фразы, поскольку их «Тау-сяу» внезапно тряхнуло, так как они попали в периферийное возмущение реактивной струи от крупнотоннажного летательного аппарата типа «Тайфун», обогнавшего их. «Тайфун» по-утиному качнулся с борта на борт. На языке аэронавигации так обозначалась команда «делай как я». И крупнотоннажный болид, имевший вооружение, дальнейшим маневром недвусмысленно дал понять астронавтам, чтобы они следовали за ним.

— Это болид службы этиков, — испуганно выкрикнула таутиканка.

— Ага, ждите да радуйтесь! — процедил Загорцев в адрес Бонза и его прихлебателей. — Так я и последовал за вами.

И он резко отдал штурвал вправо и от себя. Их машина резко нырнула вниз. Пилот «Тайфуна», распознав неподчинение, совершил разворот и стал настигать непокорных астронавтов. Уже через полминуты он пристроился «в хвост» «Тау-сяу» и открыл огонь. Справа за иллюминаторами болида беглецов мелькнуло голубое пламя.

— Ого! Стреляют, скоты! — выругался имперянин, резко забирая влево.

Манёвр пришёлся в самый раз, ибо их едва не нагнал новый сгусток лазерной энергии, пронёсшийся мимо. Пунктирные трассы окрасили небесный простор «северным сиянием». Отрезки смерти проносились всё кучнее вокруг борта беглецов. И погоня долго продолжаться не могла — заряды летали быстрее. «Продержаться последнюю минутку…, — думал Роман, маневрируя ракетой и уклоняясь от губительных пунктирных трасс. — Вон уже и окраины Котона…На-ка, выкуси, Бонзяра! Сейчас я спуртану, заложу крутой вираж, сорвусь в крутое пике — и ищи ветра в поле!»

Пилот, поступая по задуманному, включил форсаж. И тут в его машине, на пике перегрузок, словно лопнула становая жила. Она перестала слушаться руля. И мотор разом заглох, отказываясь запуститься. Болид стремительно терял высоту и грозил сорваться в пике — но уже в неуправляемое, то есть в «штопор».

— Катапультируемся! — опуская забрало шлемофона, заорал в микрофон Загорцев, подавая команду Юне. — Как выбросит, парашют не раскрывайте, а то пристрелят или таранят! Приземляемся за счёт ранцевого реактивного устройства. Поняли?!

— Поняла, — ответила Юна, поджимая ноги к туловищу.

Роман нажал кнопки на катапультирование экипажа и последующую самоликвидацию летательного аппарата, чтобы избежать его падения на жилые кварталы.

«Тау-сяу» разом «выстрелил» двумя человеческими фигурами и, по инерции пролетев за секунду пару-тройку сотен метров, взорвался.

Загорцев, лишь только его перестали болтать дикие силы выброса и периферия реактивной струи, сгруппировался и резко раскинул руки и ноги в стороны. Старинный приём парашютистов позволил ему сориентировался в пространстве. Вторым движением он вытянулся в струнку и стрелой принялся догонять Юну. Та делала все правильно, «по науке», раскрываясь навстречу воздушному потоку. Однако ей не хватало навыков, и она дважды срывалась в беспорядочное вращение.

Роман настиг соратницу где-то на высоте полутора тысячи метров. Он стабилизировал её положение, и женщина с облегчением услышала в наушниках его невозмутимый баритон: «Спокойно, Юна! На высоте двухсот метров автоматически раскроются стабилизаторы и сработают первые ступени реактивного торможения. За ними — две последующие ступени».

Даже сквозь собственные перчатки и плотный комбинезон напарницы он ощутил, что тело дорогого ему создания напряглось в нечеловеческом тонусе. Еще бы! На её месте добрая половина мужиков уже отдала бы Богу душу: и от сумасшедшего падения, и от вспышек лазерных снарядов, и от рёва пикирующего на них «Тайфуна». Роману было проще. Он не терял самообладания. Выручал богатый опыт. Мужская выдержка. И главное — желание спасти любимое существо.

Загорцев правой рукой придерживал женщину и, определяя высоту по мнемоническим правилам, шептал ей через наушники: «Спокойно, милая моя девочка!..Спокойно, милый птенчик!.. Четыреста метров …Триста…Двести…»