Олег Фурашов - Последний мужчина

— Вперёд, Айк! Ворвертс! — голосом мертвеца просипел командор тройки.

— Да, сэр! — подтвердил усвоение команды боксёр, входя в клинч с судьбой. Возможно, в свой финальный клинч.

— И ты вперёд, Балалайкин! Ворвертс, — почти в просящей интонации обратился «имперский старикан иерейского разлива» к худосочному дедуле.

— Я не пойду! — взвизгнул дистрофик Фомкин, пятясь на четвереньках, подобно раку.

— Надо, Педя, надо! — подталкивая его, изрёк Борис Абрамович фразу из фильма собственного и теперь уж точно невозвратного детства.

— Я не могу!..Мне страшно! — плашмя припал к крыше, стремясь слиться с ней, бедный Акакий Талалаевич.

— Вперёд, скотина! — потеряв терпение, заорал Тверизовский, хватая труса за шиворот и таща его к краю пропасти. — Вот из-за таких педиков мы вечно и ляпаемся во всякое дерьмо!

— Оставьте меня! — по-детски заплакал Фомкин, скребя по кровле ногтями и обдирая пальцы в кровь. — Мне страшно!

— Погоди, Бо! — остановил олигарха Айсон. — Надо не так. Балалаевич, — ласково позвал боксёр хакера. — Не бойся. Смотри.

И Айк двинулся вперёд, а затаившие дыхание друзья следили за ним. Бравого рубаку ринга чуть качнуло на середине головокружительного перехода, но не более того. Благополучно преодолев инфернальную пропасть, он вскарабкался по покатому склону кровли соседнего здания и с победной гримасой подбадривающей свирепости оглянулся на соратников. Однако…

…Однако те и не думали следить за ним. Они смотрели в противоположную сторону. Пара беглецов с одинаково перекошенными лицами уставились на Рубби, который встал на «тропу войны». Тот грузно перебирал по крыше короткими до уродливости, но чрезвычайно мощными, членистыми конечностями и на ходу наводил на беглецов бластер.

— Вульвец подкрался незаметно, — в покойницкой интонации просипел отставной олигарх. — Теперь ты понял, доходяга злотрясучая, что из-за тебя мы вляпались в эдакое дерьмо?! — пригвоздил он Фомкина к «вечному столбу позора». — Из-за тебя вульвец и нам, и Ромахе…

Хакер не отвечал ему. Он загипнотизированным кроликом взирал на монструозного коротышку. Для него все судьбы мира сошлись сейчас на этом чудовище с гиперболоидом.

Рубби самодовольно скалился, настигнув врагов. Он предвкушал миг кроваво-приторной вендетты и собственного торжества. Впрочем, он не удостоил Тверизовского или Фомкина хотя бы каплей внимания. Для него смысл бытия воплотился в Айсоне, ибо тот сжимал в руках драгоценный диск. Ибо именно Айк учинил коротышке обидную флуктуацию. Рубби это шакальим нутром чуял.

Инфернальный преследователь хищно осклабился и навёл бластер на боксёра. И тут и для Айсона, и для предводителя стариковской ватаги, и для хакера прояснилась главная цель коротышки.

— Беги, Айк, беги! — сквозь перехваченный сип, зычно прорезался голос у Тверизовского. И он уже захлёбывался злобой на бестолкового приятеля, соляным столбом застывшего по ту сторону бездны. — Беги тебе говорят, безмозглая чернозадая скотина! Диск спасай! Ди-иск!

Фомкин ничего не орал. Он просто метнулся наперерез лучу смерти, полыхнувшему из ствола бластера, восстав между убийцей и Айсоном. Он искупил трусость, приняв на себя залп энергии. Он превозмог-таки извечную и постыдную немужскую слабость, пусть и перед самой своей кончиной.

Страшной силы энергетический импульс рассёк худющее тело Акакия Талалаевича надвое. Зато он — сей вражий выстрел — сломался и не устоял перед силой духа мыслелоба.

Торс Фомкина раскроило посередине. Верхняя часть его откинулась назад, открывая внутренности бедняги: больную циррозную печень и малюсенький желудок, на одну треть заполненный УПСом — то, что не успел переварить организм после обеда. Останки хакера закачались, конвульсивно содрогаясь в агонии, и рухнули. Они покатились по скату крыши, сбили на краю кровли хиленькое ограждение и провалились в небытие.

Внешне получилось совсем негероическое, некрасивое самопожертвование. Меж тем, именно оно продлило жизнь Айсону на пару секунд. Мало того, оно вдохновило и оторопевшего, было, Тверизовского. Пока Рубби недоумённо вертел в руках лазерное оружие, не веря себе самому, что тщедушный мыслелобишко мог поступить столь героически, отставной олигарх с остервенелым и прощальным криком прыгнул на него, сбивая с ног.

— А-а-а!..Трах-тибидох! — заорал Борис Абрамович, прыгая на Рубби и впиваясь в того клопом-кровососом…

И старикашка-сквернослов, загромыхав по крыше вместе с монструозным коротышкой, тоже упал в пропасть, следуя участи горемыки Фомкина. В отличие от Фомкина Тверизовский не в состоянии был умереть молча: ему смерть была красна на миру. И финальная брань скрасила расставание и с Романом, и с Айсоном, и с этим противоречивым желанно-нежеланным миром. Ёк вашу так разэдак через коромысло!!! Чтоб вас перекосило и подбросило! Чтоб вам поотрывало и поотрезало! Она даже была по-своему прекрасна, эта его последняя хула. И даже…как будто…захотелось напоследок с уважением и по-мужски тиснуть длань этого непригожего лысого человека. Ведь славная смерть многое списывает…

Пара секунд, и на верхотуре остался один Айсон с разинутым, как у Фомкина, ртом.

…Допрос Юны длился более получаса. Она цепко и аргументировано подкрепила позицию Загорцева. В том числе и тем, что по памяти назвала номерные реквизиты жёсткого диска, изъятого Романом из системного блока компьютера Рубби. Душевное состояние зала и эксцессоров в данной точке процесса было подобно самочувствию уставшего альпиниста на горном перевале: дорога, что вперёд, что назад — одинаково трудна. Правда, за тем немаловажным различием, что восхождение изначально рассчитано на продвижение к истине.

Хитроумный главный этик исключительно тонко «просчитал» данный нюанс. Он осознал, что если не перехватит инициативу коварным манёвром, то фиаско стороны обвинения неизбежно. И интриган Бонз пустил в ход последнюю подлость.

— Вы, матрона Юна — воплощение таутиканской чести, — вкрадчиво проговорил он, предваряя очередной свой иезуитский вопрос. — Устраните же капли сомнения, поселившиеся в нас. Оступившийся Загорцев говорит, что он вас любит. Что ж, его право и, честно говоря, оно меня мало затрагивает. Иное дело — ваше отношение к нему. Каково оно?

— Я…, — запнулась Юна, — Я…

И затаившая дыхание планета Тау дала ей понять, сколь много зависит от неё.

— Я люблю мыслелоба Романа Загорцева! — отважно бросила она.

— Она его любит! — шокировано ахнула цивилизованная таутиканская публика.

— Она его любит! — поражённо затрещали в комментаторских кабинках корреспонденты, ведущие прямой репортаж из зала конгрессов.