Сергей Лукьяненко - Знание - сила: Фантастика. 2006-2010

С ожесточением принялся я писать, перечеркивая целые страницы.

Так появилось это краткое повествование, написанное и переписанное во время моего отдыха тридцать шесть раз с помощью гусиного пера…

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Вадим Охотников (1905–1964) — один из самых характерных авторов советской фантастики 1940— 1950-х годов. Этот период критики метко окрестили «ближним прицелом». Действительно, сочинители той поры не пытались представить, как будет жить человек в отдаленном будущем, их герои не покоряли космические просторы. Это была фантастика на грани возможного, а героями произведений были не столько люди, сколько изобретения, которые вот-вот станут реальностью. В подавляющем большинстве это была унылая, серая литература. Да и литературой пухлые сочинения, например, главной фигуры близкоприцельной НФ назвать сложно. Беллетризованные очерки инженеров.

«В обойму тогда входили Казанцев, Немцов и Охотников. Самым процветающим был Немцов. «Немцов вездесущ, как господь бог», — сказал мне как-то Казанцев. Самым характерным — Вадим Охотников» — вспоминал фантаст Георгий Гуревич, и сам отметившийся в близкоприцельной НФ (цит. по очерку Геннадия Прашкевича «Адское пламя»).

Вадим Охотников тоже пришел в литературу из инженеров, дебютировав еще в 1944 году. Профессиональный изобретатель, кстати, один из создателей звукового кино. В отличие от большинства коллег по перу, писателем себя он не считал, признаваясь, что все его рассказы и повести — беллетризация его изобретательских идей. Как сказал Гуревич, «Охотников сам был изобретателем и писал о том, как интересно изобретать». Нужно сказать, что о процессе изобретательства ему и в самом деле удавалось рассказать вдохновенно и даже увлекательно. Дебютировал он в фантастике в 1944 году и до конца 1950-х его рассказы публиковались во всех научно-популярных изданих, в том числе и в журнале «Знание-сила». Наиболее интересное и самое фантастическое произведение писателя — повесть «В глубь земли» (1949), посвященная созданию подземохода и первой опытной экспедиции на нем в недра нашей планеты. К теме исследования земных недр писатель возвращался неоднократно в других своих рассказах. Самая известная и наиболее характерная для той НФ книга — сборник «На грани возможного» (1947), из которого мы и публикуем в этом номере рассказ «Автоматы писателя», на редкость для фантастики ближнего прицела остроумный и получительный, не утративший известной актуальности и сегодня. Среди других книг Охотникова назовем «В мире исканий» (1949), «История одного взрыва» (1953), «Дороги вглубь: Роман» (1950; др. назв. — «Тайна карстовой пещеры», «Пути-дороги»), «Первые дерзания» (1953), «Наследники лаборанта Синявина» (1957).

Умер Вадим Дмитриевич Охотников в 1964 году в Старом Крыму, где похоронен рядом с великим мечтателем Александром Грином. После смерти фантаста-инженера произведения его никогда не переиздавались, так что настоящая публикация — первая за сорок с лишним лет.

Написать книгу о Генералиссимусе мне предложил Саша Купцов (в просторечии — Шурик) — старый приятель, в прошлом редактор двух из трех моих книг, а ныне глава успешной издательской фирмы, и, надо признать, привел меня этим предложением в замешательство.

Моя литературная биография не блистала успехами: к сорока пяти годам я опубликовал два не толстых сборника рассказов и повесть «Арбатские купидоны», получившую относительную известность (в дальнейшем я планировал написать продолжение). Тиражи тоже оставляли желать лучшего: мои читатели не из тех, кто формирует книжный рынок. Жить на это было нельзя, так что хлеб насущный приходилось зарабатывать редакционной поденщиной.

Разумеется, то обстоятельство, что мое искусство не обрело — как бы это поточнее? — развитых публичных форм (оцениваемых нынче исключительно в денежном эквиваленте), не могло меня радовать. Спасала мысль, что мне еще предстоит сказать нечто чрезвычайно важное, только мною осознанное и прочувствованное (в конце концов, объем в искусстве не главное — все литературное наследие обериутов умещалось, как известно, в одном чемодане). И если с появлением в моей жизни Марии что-то изменилось, то только к лучшему: не я один верил теперь в свое призвание. Другое дело — финансовые проблемы. В прошлом они никогда меня особенно не тяготили: человек я в бытовом плане не требовательный, лишенный снобизма, так что автомобиль «Нексия» и стандартно обставленная «двушка» в Филях устраивали меня и тогда, когда безвкусная роскошь стала знамением времени. Поначалу не тяготили они и Марию, причем даже тогда, когда в «двушке» появились Вася, а через год — Мася (вот только кабинет пришлось совместить с детской, в связи с чем он стал именоваться «деткаб»). Постепенно, однако, мысль о будущем, о том недалеком времени, когда наша розовощекая — и розовозадая — малышня приблизится к пубертатному возрасту, прочно засела сначала в Марииной, а потом и моей, начавшей лысеть, голове.

— Почему бы тебе ни написать что-нибудь… занимательное? — спрашивала Мария с такой глубокой задумчивостью, что было ясно: получить ответ она рассчитывала разве что от самой себя.

Как-то я решил принять участие в этой творческой дискуссии:

— Занимательное? Детектив?

— Почему обязательно детектив? Разве нет других жанров? К примеру, сейчас очень востребована эзотерика, мистика.

— Востребована — кем: бабушками на лавочке у подъезда?

— Ну, не скажи! Читатель вполне интеллигентный. У нас вся кафедра увлекается. Если сомневаешься, зайди в любой книжный магазин, посмотри в Интернете. Хочешь, заглянем вместе?

— Нет, спасибо. Это — не мое. Не могу писать о том, во что ни на йоту не верю.

— Жаль, — сказала она. — Но я тебя понимаю.

Это было утром, а вечером Шурик как раз и предложил мне написать книгу о Генералиссимусе. «Для поддержания штанов», — как он выразился с присущей ему лапидарностью.

Я едва не поперхнулся — мы пили коньяк в его тесноватом, обставленном безликой офисной мебелью кабинете:

— Ничего себе! Ты это всерьез?

— Вполне. Только не надо, старичок, о твоих принципах — литературных… и прочих. Я ведь не предлагаю писать панегирик — правду, как она видится с позиций сегодняшнего дня. Правду, и только правду!

— Но ведь уже черт знает сколько понаписано. Десятки публикаций.