Сергей Лукьяненко - Знание - сила: Фантастика. 2006-2010

Впрочем, кое-что произошло в тот же день: у Томилина появился молчаливый и сообразительный помощник, который мог и «поддержать», и «принести», и техник, который мог быстро нарисовать и отдать в производство нужную схему (так что теперь Томилин по ночам в своей отдельной комнате не чертил, а спал), и даже пара механиков, от которых к вечеру изрядно пахло спиртом, и они становились не в меру разговорчивыми, но руки у них были золотыми. Томилина они уважали и, стоило ему нахмуриться, уговаривали друг друга:

— Помолчи, Лёш, шеф думает.

Первым следствием разговора с Генеральным, который происходил через день поздним вечером явилось то, что Томилин стал «своим собственным начальником» с установлением персонального оклада; что ему выделили персональную машину, которая была ему не нужна, и вокруг него стал пастись охранник — не охранник, надзиратель — не надзиратель, но, в общем, некий мордоворот Дима.

По естественному недоверию советского интеллигента, который больше представляет таких персонажей в виде следователей или вертухаев, Томилин всегда их недолюбливал, но в новых обстоятельствах не возражал и счел это даже удобным. С Димой Томилину действительно стало спокойней.

Потом произошел еще эпизод, круто загнувший вверх кривую томилинской карьеры.

На совещании у Генерального, где теперь Томилин присутствовал неукоснительно, однако в разговоры не вступал, а думал все о своем (чаще всего о электронных внутренностях ракеты), он вдруг, ни с того ни с сего, сказал, что завтрашний пуск надо отменить. Сказал и сам испугался, потому что следующей фразы уже не знал — почему надо отменить пуск, по поводу которого есть решение и все уже подготовлено.

Он явственно услыхал несколько недовольных голосов, и среди них голос своего начальника, но теперь уже как бы и подчиненного:

— Много на себя берет! Зарвался!

А кто-то фыркнув, произнес:

— Ему видение было, как Распутину…

Так как нечто подобное на самом деле имело место, он страшно разозлился и коротко, веско изложил соображения, по которым пуск следовало отменить. Причем все время он ощущал холод в спине, поскольку ни в чем уверен не был.

Все совещание сейчас же двинулось в ангар, где Генеральному пришлось дать письменное распоряжение демонтировать ракету. Это распоряжение демонстративно прочел, сложил и спрятал в нагрудный карман Председатель Госкомиссии, после чего «умыл руки».

С Томилиным никто, и Генеральный в том числе, не разговаривал, он был как бы в карантине. И непрерывно то потел, то холодел. Генеральный стоял за спиной электриков, которые копались в схеме навигации. Когда Томилин попытался показать, что он имел ввиду, Генеральный молча отодвинул его себе за спину.

Томилину со своего места не было видно, что там происходит. Когда платформа гироскопов была полностью раскрыта, Генеральный поочередно подзывал одного за другим своих замов, и они смотрели на что-то перед собой, что остальным видно не было.

Один их них, не непосредственный, а самый высокий из томилинских начальников, из бывших генералов, в котором вальяжность причудливо переплеталась с грубостью и хамством, отыскал Томилина взглядом в плотной уже толпе и сказал с дружеской укоризной, на которую раньше Томилин и надеяться бы не мог:

— Ну, что же ты, Саша…

Продолжить он не успел, потому что Генеральный адресовал ему короткую, сплошь матерную фразу, после чего томилинского начальника как ветром сдуло. Потом Генеральный подошел к Томилину, приобнял его за плечи, долго смотрел в глаза и сказал:

— Спасибо, Саша! — и поцеловал.

Сцена получилась довольно слащавой, но, тем не менее, Томилина чуть слеза не прошибла.

Было продолжено совещание. Председатель госкомиссии говорил, что «для Москвы» это все не доводы, что это «наше», он так и сказал — «наше упущение». И ликвидировать дефекты мы должны были раньше.

Генеральный то и дело срывался на крик:

— Да где раньше?! Раньше нас так же торопили: Давай-давай!

В итоге в Москву ушло две телеграммы.

Пуск не отменили. Москва оказалась сильнее Генерального. Потом Томилину рассказали, что было еще одно, узкое совещание. Там председатель госкомиссии говорил Генеральному. «Пойми, ты хочешь «хорошего пуска», боишься репутацию испортить. А нужен просто «пуск» — отработали, галочку поставили и вопрос закрыли. Никто нас не упрекнет. А невыполнение задания нам на всю жизнь запомнят».

На Генерального навалились все. Общее мнение было, что случай, конечно, серьезный, но не настолько, чтобы пуск по утвержденному правительством графику отменять.

А уже утром пришел жесткий приказ из Москвы: Пускать!

На пусковой Генеральный, как бы извиняясь, говорил Томилину:

— Ты был прав, надо бы отменить, но заставили… Единственно, что я смог, оттянуть до вечера, чтобы ушла той же датой. Ну, платформу гироскопов заменили, вроде все нормально. Но уверенности нет.

В посту управления было тесно. Томилин оказался у выхода. Сначала замешкался, а после внутрь было и не пробиться. Да он и не старался быть поближе к начальству. Прямо заметно было, как изменилось к нему отношение со вчерашнего дня, ведь о вчерашнем знали уже все. Одни явно заискивали, другие, похоже, сторонились. Заискивали те, кто до этого им вовсе не интересовался. Сторонились, наоборот, те, с кем у него были более или менее близкие отношения. Один инженер — смежник с родственного предприятия, с которым давно, хотя и нерегулярно сталкивались и даже как-то сидели рядом на служебной пьянке, ему сказал прямо:

— Так ты вон куда поднялся, с Генеральным «на ты», пуски отменяешь.

Тут Томилин и сообразил, как ему повезло, что пуск все же состоится.

Вот почему он замешкался у входа в пост управления. Теперь он смотрел на всех с подозрением. Одни должны были ему завидовать за то, что он посмел «пуск отменить», другие злорадствовать, что все-таки не по его вышло. И с теми и с другими он попросту не знал, как себя вести.

Он вспомнил детство, когда после какого-то детского инцидента он боялся выйти во двор. Или старался так прокрасться, чтобы никого не встретить. Или как он школу прогуливал, когда оказался доносчиком на своих же пацанов. А он всего лишь сказал правду, ответил на вопрос завуча.

Но тогда можно было хотя бы на время спрятаться, скрыться. А от работы (на полигоне или в Москве) куда денешься?

Когда пошел обратный отсчет, в помещении поста стало тихо. Все смотрели на экран, где крупным планом проплывали разные участки старта и корпус ракеты. Томилин заметил, что все как-то странно переминаются с ноги на ногу.

На счете «0» появилось белое облачко в хвостовой части. Ракета как бы всплыла над стартовым столом. Томилин почувствовал, что он пригнулся, напрягая мышцы, помогая ей подняться. Она заметно оторвалась и пошла вверх. Все вздохнули разом и задвигались, заговорили тихо, не отрывая взгляда от экранов.