Сергей Лукьяненко - Знание - сила: Фантастика. 2006-2010

— Кого? — спросил Томилин, чувствуя, что вопрос почему-то прозвучал глупо и даже звук голоса был какой-то писклявый. И поспешил пояснить, сознавая, что снова говорит не то, но вовсе не желая услышать «то». — Кого хоронить? У меня вроде бы никто умирать не собирается.

— Чудак-человек, — Витька даже голос понизил, — да неужели ты думаешь, что я для кого-то стараться буду? Это я тебе только, как другу. Лично тебе. — Голос у Витьки почему-то сделался вульгарно сиплым, но, тем не менее, очень приятным. — Ты пойми, я тебе уникальную вещь предлагаю. Ты бы посмотрел, какие люди у меня пороги обивают, какие мне взятки суют!

Он приостановился и сказал другим тоном, глядя Томилину прямо в глаза.

— Но я не беру… Какие женщины на все готовы, лишь бы место для мужа-старичка получить!

Томилину стало ужасно неудобно: хоть и друг, а, в общем-то, вовсе посторонний человек, так о нем заботится. И он сказал, что, конечно, со временем, когда этот вопрос станет актуальным, он с удовольствием (он так и сказал — «с удовольствием», хотя при мысли о смерти никакого удовольствия не испытывал) вернется к этому разговору.

— Нет, ты меня не понял, — сипел над ухом Витька.

Он уже пересел на соседнее кресло и приобнимал Томилина за плечи, что было неудобно, но как-то даже и приятно.

— Что будет потом, я не знаю. Меня могут попереть в любой момент, знаешь сколько завистников. Надо пользоваться сейчас, пока я в силе.

Томилин только теперь почувствовал, что стремительно трезвеет.

— Но я вроде бы туда… не собираюсь, — опасливо сказал он, отстранившись и заглядывая сбоку в лицо друга.

— Ну, как не собираешься? Ты же сам только что говорил, что жить противно, что жена презирает, что дети не уважают. Что друзей всех растерял, потому что отношения паскудно-деловыми стали — с друзьями как на базаре. Говорил, что в городе не можешь жить — и у тебя, и у детей аллергия, и уехать тоже не можешь, потому что некуда, да и боишься. Говорил, что неудачник, что жизнь не получилась, что ученого из тебя не вышло и не выйдет, потому что какой уж молодой ученый к пятидесяти годам…

Томилин не помнил, когда он успел все это наговорить. Ему казалось, что и времени столько у них не было. Но, однако, все, о чем говорил ему сейчас Витька, все это было в нем, все это он в разное время думал.

Одно из двух: либо Витька гипнотизер и прочел тут как-нибудь, незаметно для него, его мысли, либо он сам настолько напился, что уже не помнит, что говорил. Однако теперь надо было как-то выкручиваться, давать задний ход, хотя по своему характеру инженер Томилин этого и не любил. В то же время он не был уже тем азартным «пацаном», каким оставался долгие годы после детства, когда его можно было, по их детскому послевоенному выражению, «взять на понт».

Жена издевалась над этой его способностью: завестись от разговора, пообещать что-то вгорячах и после выполнять обещанное; хотя, как он подозревал, это его мальчишество и нравилось ей в нем больше всего.

Раньше она спрашивала его: «Томилин, ну почему ты не пообещаешь мне как-нибудь разбогатеть или хотя бы шубу купить? Почему ты со мной всегда такой осмотрительный и расчетливый?»

Почему было так, он не знал, но ей он никогда не давал несбыточных обещаний. В последние годы она стала говорить, что он просто трус. А потом стала называть его трусом без определенного повода. И инженер Томилин, который трусом никогда не был, стал ощущать себя трусом, или, скорее, «премудрым пескарем». Хуже всего, что это отразилось и на его работе — он стал бояться принимать решения.

И вот сейчас, протрезвевший от жизни и от витькиных речей, инженер Томилин осторожно, выбирая слова, говорил, что жизнью он, как и все, недоволен, и это естественно, но люди живут и в худших условиях… Но он надеется на перемену в судьбе — вот и повысить его должны вскоре, возможно, он все же станет начальником лаборатории, потому что кроме него ставить вроде некого. Кроме того, если с ним… (тут Томилин даже замолк от красоты и точности найденного довода) что случится — кто будет кормить семью?

— Если что случится, — с расстановкой произнес Витька, — не знаю, что с твоей семьей будет, а вот если я тебя схороню, тогда с семьей точно ничего не случится. Семья твоя будет получать «персоналку» и с гордостью вспоминать отца-героя.

— Но сначала, по видимому, надо стать героем, — не без сарказма заметил Томилин, чувствуя, что ввязывается опять в ненужный разговор, в результате которого сделает какое-нибудь заявление, которое потом надо будет долго оправдывать.

Но Витька не дал ему развить мысль.

— Там, у меня, — он широким жестом показал за окно, — эти ваши логические законы не действуют. У меня следствия бывают раньше причин, а последствия превосходят всякие, даже самые фантастические, ожидания.

Он замолчал и внимательно посмотрел Томилину в глаза.

— Но это же противоречит…

— Не противоречит. Все, кто у меня схоронен — прославлены, а их семьи получают персональные пенсии.

— Ну, значит, они заслужили?

— Не значит. Я-то знаю, что они заслужили: некоторые яму с известью, другие — пулю, а кое-кто и пули не заслужил, а только веревку. Но. — Он поднял палец. — Самим фактом захоронения у меня они не только оправданы, а и возвышены.

Томилин почувствовал, что у него заболевает голова, и, чтобы прекратить этот разговор, решительно сказал:

— Нет, я не хочу! Не согласен!

— Ну, что ж, вольному — воля, — как-то сразу похолодел Витька.

И Томилиным овладел порыв — тут же согласиться на все и даже контракт подписать кровью, если понадобится. Только всегдашнее нежелание пятиться назад удержало его. Он вспомнил выражение и даже позу, с которыми произносил когда-то в шутку, а после всерьез — «я не рак, назад не пячусь», и промолчал.

После этого они с Витькой не разговаривали. Просто встали и пошли.

Он сказал было:

— А платить?

Но Витька с отчужденным лицом махнул рукой и процедил сквозь зубы:

— Кому надо — заплатит.

На улице было темно.

— Тебя подвезти? — спросил Витька.

— Нет, спасибо. Я проветриться хочу, — с виноватой улыбкой ответил Томилин.

— Ну, как знаешь, — глядя в сторону, сказал Витька. — Звони.

— И ты звони…

— Ладно. Давай. — Витька протянул ему руку, все так же глядя в сторону. Сел в машину, которая откуда-о взялась перед ним, и укатил, взревев мотором.

Тут только Томилин сообразил, что телефонами они не обменялись, поэтому созвониться будет сложно, но почувствовал от этого соображения большое облегчение.

После этого вечера жизнь инженера Томилина сильно переменилась.

Не сразу, а примерно через три дня.

Через три дня позвонил Витька и без предисловий спросил:

— Ну что, не надумал?