Марко Клоос - Сроки службы [litres]

– Надеюсь, мы еще увидимся, – говорю я. – Можно я буду писать через АрмНет?

– Конечно, – говорит она. – И когда пойдешь в увольнение и окажешься на Земле на недельку-другую, загляни в Шугхарт и навести отряд, хорошо?

– Обязательно, – отвечаю я, хоть и знаю, что если окажусь в увольнении на Терре, то буду огибать свое прежнее место службы по очень широкой дуге.

– Космос, – говорит она тоном, из которого следует, что это самая идиотская мысль, которую она слышала за последние месяцы. – Ни за какие деньги не согласилась бы стать флотской отрыжкой.

– Вы никогда не хотели убраться с Земли?

– С ума сошел? – она берет свою пластиковую чашку и отпивает глоток кофе. – Месяцами жиреть на флотской кормежке в здоровенном титановом цилиндре без окон, где единственные бойцы – гребаная десантура? Ну уж нет. Спасибо, но я останусь на нашем перенаселенном навозном шарике и буду бодаться с китайцами и индусами. На Земле есть еще приличные места, знаешь ли.

– Знаю, – говорю я, вспоминая безупречный городок среднего класса рядом с базой «Орем», его подстриженные газоны и деревья, чистые снежные вершины на горизонте. – Но не думаю, что мне доведется жить в таком месте, только не на этой планете.

– И ты выбираешь двадцать лет и место на колониальном корабле?

Я пожимаю плечами.

– В колониях жить тяжело, Эндрю. Думаешь, злые, подлые и жестокие люди водятся только в коммунальных кластерах? Возьми тысячу самых лучших наших граждан, посади на колониальный корабль, отправь за тридцать световых лет и оставь на только что терраформированном камушке – и увидишь, как быстро повылезают самые говенные черты землян. Будут и ленивцы, и самодовольные, и манипуляторы, и жаждущие власти, и религиозные фанатики, и спустя три месяца мирной жизни люди снова разобьются на племена и начнут бить друг другу морды. Думаешь, типы вроде Унверта делают карьеру только в армии? Я видела десятки таких среди гражданских. Представь, что такой же говнюк управляет твоей колонией, а соседний обитаемый мир – в нескольких световых годах. Иные колонии на внешних рубежах флот навещает один-два раза в год, да и то это раздолбанный линкор, который сбросит припасы, проверит спутники и свалит из системы, как только у него трюм опустеет. Ты получишь свой кусок земли, но останешься сам по себе, в самой жопе освоенной галактики.

Она замолкает и делает еще глоток, а потом снова качает головой:

– Такая изоляция может свернуть мозги, когда знаешь, что ты так далеко от остального человечества, что твое солнце может схлопнуться в сверхновую, и целое поколение успеет вырасти прежде, чем кто-то на Терре заметит это в телескоп. А ведь есть еще и климат. Ты можешь оказаться там, где минус двадцать пять – это аномальная жара. А кое-где три четверти года проходят без рассвета или заката.

Я даже не знаю, как ответить. Все, что она говорит, похоже на правду. Колонии – это совсем не курорты, хотя правительству и приходится разыгрывать места на кораблях в лотерее. Точно как в армии, желающих в сто раз больше, чем мест. И все же колонии, где количество человек превысило хотя бы миллион, можно пересчитать по пальцам, и мне сложно уместить в голове мысль о том, что можно жить на планете с населением в десять раз меньше, чем в Большом Бостоне. Не знаю, смогу ли вынести такое обилие свободного пространства и чистого воздуха, но мне хотелось бы попробовать.

– Если мне до конца жизни не придется носить респиратор, несколько месяцев в темноте – не проблема, – отвечаю я наконец.

Сержант Фэллон улыбается так, как улыбалась моя мать, когда в детстве я говорил что-то очаровательно невинное и совершенно нелепое.

– Идеальных мест не бывает. В общем, ты всегда обмениваешь одно говно на другое. Я лучше смирюсь со знакомым.

– А я, – отвечаю, – устал от знакомого говна и хочу для разнообразия попробовать свеженькое.

Мы оба смеемся. Я не хочу думать, что это наша последняя встреча. В предыдущие два месяца я смеялся чаще, чем за последние пару лет перед армией. Мои сослуживцы стали мне как братья и сестры, и единственное, что мне жаль оставлять, уходя из пехоты, – новых друзей. Я уверен, что на флоте у меня появятся другие, но там я снова буду новичком, которому придется доказывать, что он чего-то стоит.

– Ну, надеюсь, у тебя все получится, – говорит она. – В армии редко удается получить то, что хочешь, особенно при наших званиях. Воспользуйся этим по полной.

– Обязательно, – говорю я. – А если я услышу, как какой-то десантник гонит волну на ТА, обещаю ему вломить.

Сержант Фэллон одобрительно усмехается.

– Не подведи, – говорит она. – А чтобы ты точно не забыл, откуда ушел, я обеспечу, чтобы тебе выдали значок за боевую высадку. Такой значок на флотской униформе – как татуха на лбу: «Я бывший пехотинец из ТА».

Значок за боевую высадку присуждается бойцам строевых войск за первое десантирование в условиях вражеского огня. Что конкретно считать вражеским огнем, решает командир батальона. Кое-кто из офицеров устанавливает планку достаточно низко и учитывает высадки, где в один из кораблей пару раз попали из ручного оружия, но у командира триста шестьдесят пятого АПБ стандарты повыше. Я не сомневаюсь, что сержант, способный вить веревки из батальонного начальника разведки, сдержит свое обещание и заставит начальство присудить значок рядовому с двумя боевыми высадками.

– Думаю, вы и так достаточно для меня сделали, сержант, – говорю я. Хоть и было бы здорово прицепить значок над левым нагрудным карманом, мне не хочется, чтобы сержант Фэллон связывалась с начальством. Пусть у нее и Медаль Почета, но рано или поздно командир может решить, что она больше пригодится ТА в качестве вербовщика в каком-нибудь задрипанном офисе в северной Манитобе.

– Заткнись, и когда тебе пришлют значок, надень его на форму и покажи этим мастерам швабры и ковбоям клавиатуры, что ты – пехотинец.

– Есть, мэм! – отвечаю я.

Быть флотским курсантом – это как снова вернуться в школу. Никаких суровых строевых инструкторов вроде сержанта Берка, никто никогда не повышает голос. Наши преподаватели – флотские офицеры в безукоризненно накрахмаленных рубашках и брюках.

Мы живем в общежитиях, у каждого – отдельное помещение, и первая ночь флотской подготовки еще и первая со времен КК Бостон-7, которую я провел в одиночестве. Мебель в комнате выглядит так, будто ею до меня никто не пользовался. На столе лежит новенький ПП, полки на стенах уставлены справочниками, напечатанными на настоящей бумаге, и у меня даже есть собственный туалет и душевая кабинка.

Флотская подготовка длится пять недель и почти все это время проходит в аудиториях с кондиционерами. Каждый день проводятся занятия по физподготовке, но по большей части это игры с мячом, и ни одно из них не включает в себя беготню туда-сюда по дорогам базы. Инструкторы объясняют нам, что пробежки снаружи запрещены из-за чудовищного качества воздуха рядом с чикагским метроплексом, так что мы просто пинаем и швыряем друг другу мячики в спортзале нашего «корабля».