Татьяна Виноградова - Дороги звёздных миров [антология]

— Дядь Андрей, ты с ума сошел? — тормошил целый и невредимый Митька.

— Обманщик твой Орик! Трус! Понимаешь?! — заливался Андрей. — Он ребенок! Такой же, как ты! — Верзин сел, обхватил колени, трясло, но он смеялся. — Ничего ему не грозило, разве что порка! Вот чего Орсаг боялся. Энергия иссечения, тьфу! — Андрей поглядел на часы, усмехнулся злорадно: — Минут двадцать потерпит…

Совещание затянулось. Босс напрягал складку. Птицын нес чушь. Андрей нервничал: Митьке-то в обед посылку с обещанным планшетом отправил, а еще нужно купить цветы для Маши.

Верзин встал, пошел к плану, отодвинул Птицына:

— Вот здесь — ошибка, — взял указку, объяснил.

Повисла тишина. Босс сломал карандаш. Бледный, с вытянутой физиономией Птицын не тайно, а при всех протянул ладонь.

«Какие же мы… маленькие. Боимся, что отшлепают», — хмыкнул Андрей.

В окне-колодце загорелась первая вечерняя звезда.

В войне жизни самое мощное оружие — гнев, порождённый жаждой мести. И одновременно самое уродующее, ослабляющее, разрушительное оружие в людском арсенале, делающее берсеркером своего обладателя.

Х. Эллисон

— Почему здесь нельзя купаться, Мыта? — Тыр перегнулся через перила дрожащего моста и глядел вниз, где далеко-далеко в чёрной воде отражался и он сам, и дробящаяся бликами изнанка ветхого сооружения.

— А ты хочешь? — усмехнулась Мыта и на всякий случай ухватила Тыра за край жилетки.

Старая подвесная дорога — ненадёжная на первый взгляд, но крепкая, со сквозными пролётами, с низким ограждением, с отошедшими кое-где от основы креплениями — тянулась через огромное озеро и терялась в густых зарослях берегов. В озере не водилась живность, а трава вокруг вырастала и сохла, превращаясь в покрытые чёрными пятнами плесени соломенные стены. Вода — неподвижная, тягучая, тёмная, словно в ней утонула безлунная ночь, — лишь изредка тревожилась каплями дождя да случайной рябью от упавшей с высоты щепки.

Они стояли на самой середине, где мост колебался сильнее всего. Детей специально приводили сюда — бояться. Иногда такие эмоции необходимы, чтобы уничтожить другие — куда более неприятные.

Мыта — опытная наставница, не случайно старейшины доверили ей Тыра, с непоседливостью которого даже родичи не справлялись.

— Я бы прыгнул! — рисовался подопечный. — Поглядел бы, что там — на глубине.

— Известно же. Там осколки зеркала Правды и Лжи, кто до них дотронется, тот останется на дне. — Нянька пугала, конечно, но была не далека от истины.

— Почему, Мыта? Расскажи, — заканючил Тыр. — Я слышал про зеркало, но подробностей не знаю.

Наставница прикинула — пора ли? Решила, что скрывать правду от любопытного подростка больше нельзя, вздохнула:

— Только на берегу, ладно?

Тыр и Мыта, взявшись за руки, добрались до суши и нашли уютную полянку с удобными кочками в стороне от опасного озера.

— Так вот… Давно это было… — нянька потихоньку и сама увлеклась поучительной и не имеющей решения историей. — Они пришли неизвестно откуда и исчезли неизвестно куда…

Пиво было настолько свежим, что пена заливала круглую поверхность стола и капала на пол. Только кому до этого дело, когда есть хорошая компания и такие разговоры, от которых не заснуть до утра.

Даже трактирщик — желтолицый и узкоглазый Ли Си Цын — перепоручил обслуживание других клиентов помощникам, а сам торчал возле, слушая, подливая пиво в кружки из запотевшего кувшина и вставляя изредка пару-тройку слов.

— Говорят-то, Аринья-птичница, ну вы ж её знаете, скрюченная такая, с бородавкой у носа, попросила у них любви неземной-то до гроба, — рассказывал водовоз Илько — рыжий зеленоглазый мужичонка лет пятидесяти с хитрым лисьим взглядом и носом уточкой, — а еще бают, что и дитенка-то…

— Кто ж на неё позарится? — вклинился трактирщик, вновь заполняя кружки. Женщин в поселении меньше, чем мужчин, но и в этом случае на Аринью-птичницу желающих не находилось.

— А вот-то и позарился! — обрадовался водовоз возможности удивить компанию. — Сосед её, Адриян! Через два дня от жены-то ушел, под бочок к Аринье перебрался.

— Погоди, — заерзал от волнения старый пастух по прозвищу Гымза, не расстающийся с крючковатой походной палкой даже за столом, — это не тот Адриян, которого весной схоронили?

— Тот самый! Неделю, говорят, они из постели не вылезали, аж пар от дома шел, как от бани-то, а потом всё — спёкся мужик, выдохся! Вот тебе и до гроба — любовь-то! Не отказали, стало быть, птичнице в просьбе. — Илько освежил пересохшую глотку пивом.

— Аринья брюхатая ходит, — удостоверил рассказ водовоза кряжистый кузнец Лекса и пожал мощными плечами.

— Братцы, это еще что! — принял эстафету старый Гымза. — Мой напарник — пастух дед Олесь — пошел к ним и попросил ни много ни мало вернуть умершую лет как пять уж жену — Алёну. И что вы думаете? Вернули! Да только не бабку, а вроде бы как у него дочь на стороне обнаружилась и объявилась вдруг — вылитая покойница. Олесь на нее не надышится, и забыл уже, чего просил-то.

Кузнец снова встрял:

— Значит, не все худо? Есть и благо?

Никто ему не ответил, только ясноглазый, пшеничноволосый врач Джонни из Черёмушек, худой до синевы, передёрнулся весь, прошептал:

— Страшновато… чего уж там…

— Я вот слышал, что мэру нашему знания дали — как нами управлять, — поддакнул трактирщик Ли Си Цын.

— Трудно сказать, — задумался Гымза, — чем нам всем это еще откликнется…

Тут требуются пояснения — о чём, собственно, рассуждала тёплая компания.

Поселение Нью-Эльдорадо образовалось лет тридцать тому назад.

Храбрые колонисты быстро освоили плодородные, но никому не нужные земли далекой от Земли планеты, оценили богатство лесов, полей и рек, осели накрепко, и скоро численность значительно возросла, да так, что невозможно было уже знать всё и про всех.

Жили большими группами, разбившись по самым разным признакам: появилась на окраине Кузнецкая слобода, где селились не только кузнецы, но и пастухи, гончары и кожевенники. Улицу с древним названием Куанмен основали китайцы — держатели лавочек, трактиров, швейных мастерских. В центре — Деловом квартале — дома побогаче, дороги получше — это вотчина политиков, управленцев, дельцов. Впрочем, дома у всех были хорошие — благо, дерева кругом много. Национальность нигде значения не имела — это пережиток прошлого. Правда, под влиянием ностальгии образовались в Нью-Эльдорадо и Пятая авеню с единственным пока музеем, и Пикадилли, улица Красных фонарей и даже вездесущие Черёмушки, где проживали врачи и учителя.

Существовали колонисты бедно, работали много и тяжело, но радовались: проверками никто не достаёт, налоги божеские, в армию не призывают и армией не нападают.