Роберт Хайнлайн - Пасынки Вселенной. История будущего. Книга 2 [сборник litres]

– Введи их сам, ладно? Возьми пока управление, а я посмотрю, где тут можно найти кофе с бутербродами. А ты как – не хочешь позавтракать?

Либби рассеянно кивнул – он уже начал вносить поправки в траекторию корабля. Внезапно впервые за долгое время послышался голос Форда:

– Давайте я схожу. Буду только рад пройтись.

Похоже, ему крайне хотелось оказаться хоть чем-то полезным.

– Гм… можешь нарваться на неприятности, Слейтон. Что бы там ни наговорил Зак, большинство семьян, скорее всего, зовут тебя не иначе как «кусок дерьма». Позвоню на корму и позову кого-нибудь.

– Вряд ли в нынешней обстановке кто-то меня узнает, – возразил Форд. – В любом случае я всегда сумею объяснить, что иду по делу.

Лазарус понял по выражению его лица, что ему это просто необходимо, чтобы поднять свой моральный дух.

– Ладно… если справишься при двух g .

Форд тяжело поднялся из противоперегрузочного кресла.

– Ничего, на ногах удержусь. С чем бутерброды?

– Я бы попросил с бужениной, но это наверняка окажется какой-то чертов заменитель. Сделай мне с сыром – если есть, с ржаным хлебом, – и побольше горчицы. И галлон кофе. А ты что будешь, Энди?

– Я? Да в общем, все равно.

Форд уже тронулся с места, тяжело сгибаясь под двойным весом, но вдруг добавил:

– Кстати, возможно, будет быстрее, если ты мне скажешь, куда идти.

– Братец, – ответил Лазарус, – если этот корабль не набит едой под завязку, мы совершили чудовищную ошибку. Пошарь вокруг – наверняка что-нибудь отыщешь.

Корабль приближался к Солнцу, и с каждой секундой его скорость возрастала на шестьдесят четыре фута в секунду. Так продолжалось пятнадцать казавшихся бесконечными часов при двойной перегрузке. За это время они преодолели семнадцать миллионов миль и достигли невообразимой скорости в шестьсот сорок миль в секунду. Впрочем, цифры мало что значат – проще представить мгновенный перелет из Нью-Йорка в Чикаго, на который даже стратосферной почте требуется полчаса.

Барстоу во время перегрузки приходилось тяжко. Все остальные лежали, безнадежно пытаясь заснуть и со стоном ворочаясь с боку на бок. Но Заккером Барстоу двигало чувство ответственности – он продолжал держаться на ногах, хотя на шею ему словно взгромоздилось морское чудовище, увеличивая его вес до трехсот пятидесяти фунтов.

Впрочем, он мало чем мог им помочь – разве что устало переползать из одного отсека в другой, спрашивая, как у них дела. Пока продолжался полет с ускорением, ничто не могло облегчить их страдания. Все лежали где могли – мужчины, женщины, дети, – словно перевозимый скот, не имея возможности даже вытянуть ноги в не рассчитанных на подобную тесноту помещениях.

Единственная польза, устало подумал Барстоу, заключалась в том, что в подобном состоянии они вряд ли были способны думать о чем-то еще, кроме бесконечно тянувшихся минут. Они были слишком измучены, чтобы доставлять какие-либо проблемы. Позже наверняка возникнут сомнения, разумно ли они поступили, отправившись в полет; начнутся приводящие в замешательство вопросы о том, что делает на корабле Форд, о странных и порой непонятных действиях Лазаруса, о его собственной противоречивой роли. Но все это – потом.

Он с неохотой подумал, что до того, как начнутся проблемы, следовало бы организовать пропагандистскую кампанию. А если он ничего не предпримет, проблемы точно начнутся… и это может стать последней каплей. Наверняка.

Увидев перед собой лестницу, он стиснул зубы и с трудом вскарабкался на следующую палубу. Пробираясь среди лежащих тел, он едва не наступил на женщину, крепко прижимавшую к себе младенца. Заметив, что малыш мокрый и грязный, Барстоу подумал было приказать матери о нем позаботиться, поскольку та, похоже, не спала. Но он не стал ее трогать, зная, что чистых пеленок все равно не найдется в радиусе нескольких миллионов миль. А может, на палубе наверху их десятки тысяч… но ему казалось, что до них столь же далеко.

Он прошел мимо, так и не заговорив с ней. Элинор Джонсон даже его не заметила. С облегчением поняв, что она и ее ребенок целыми и невредимыми оказались внутри корабля, она впала в апатию, вызванную как эмоциональной реакцией, так и невыносимой тяжестью. Когда на них навалился чудовищный вес, ребенок расплакался, а потом затих, не издавая ни звука. Прислушавшись к его сердцебиению, она убедилась, что он жив, и снова провалилась в ступор.

По прошествии пятнадцати часов, когда до орбиты Венеры оставалось всего четыре часа, Либби отключил ускорение. Корабль перешел в свободный полет, но скорость его продолжала расти под возрастающей силой притяжения Солнца. Разбуженный невесомостью Лазарус бросил взгляд на второго пилота:

– Летим по дуге?

– В соответствии с расчетным курсом.

– Ладно, понял, – ответил Лазарус. – А теперь вылезай оттуда и немного поспи. Ты похож на выжатое полотенце.

– Лучше останусь тут и немного отдохну.

– Черта с два ты останешься! Ты не спал, даже когда я управлял кораблем; если останешься, то наверняка будешь следить за приборами и считать в уме. Так что – не выйдет! Слейтон, гони его отсюда.

Застенчиво улыбнувшись, Либби покинул рубку. Пространство за ней было забито плавающими в воздухе телами, но ему удалось найти свободный уголок. Пропустив ремень килта через скобу, он тут же заснул.

Предполагалось, что невесомость станет для всех немалым облегчением, но оказалось иначе, если не считать один процент просоленных космических волков. Тошнота в невесомости, как и морская болезнь, выглядит шуткой только для тех, кто не страдает ею сам; чтобы описать сотню тысяч подобных случаев, потребовался бы талант Данте. На борту имелись средства от тошноты, но их нашли не сразу; среди семьян имелись медики, но они страдали не меньше других. Мучения продолжались.

Барстоу, давно привыкший к невесомости, поплыл в сторону рубки управления, молясь об облегчении мук тех, кому повезло меньше.

– Люди мучаются, – сказал он Лазарусу. – Не мог бы ты привести корабль во вращение, чтобы дать им небольшую передышку? Очень бы помогло.

– Но и маневры это тоже осложнит. Так что извини. Послушай, Зак, в данный момент маневренность корабля для них куда важнее, чем возможность удержать ужин в желудке. От морской болезни еще никто не умирал… хотя сами они так не считают.

Корабль продолжал падать в сторону Солнца, набирая скорость. Те немногие, кто был на это способен, с трудом помогали огромному большинству страдальцев.

Либби все так же спал младенческим сном человека, научившегося получать наслаждение от невесомости. Он почти не смыкал глаз с тех пор, как арестовали семьян; его чрезмерно активный ум все это время был занят проблемой нового космического движителя.