Чайна Мьевилль - Посольский город [litres]

На улицах Послограда собирались толпы. Их центром, похоже, был Валдик. Теперь Валдик излагал теории моего мужа. Скайл даже в одержимости оставался человеком проницательным.

– Валдик Друман теперь в центре всего? – переспросил КелВин. – Валдик? В самом деле?

– Знаю, звучит неправдоподобно… – сказала я.

– Что же, он взрослый человек, и сам сделал свой выбор.

– Все не так просто. – Я понимала, что КелВин правы и не правы.

Большинство послоградцев ни о каких таких дебатах знать не знали и думать не думали. Остальные в массе своей сочли бы их несущественными, успокоив себя тем – а это и правда успокаивало, – что Хозяева не лгут, что бы там ни плела кучка взбалмошных сравнений. Для тех, кто знал о праздниках лжецов, пара-тройка Хозяев, исполненных решимости раздвинуть возможности Языка, была слишком туманным явлением, чтобы представлять собой проблему, особенно моральную. А значит, доля граждан Послограда, верящих в такую чушь, была смехотворно мала. Однако она все время увеличивалась.

Валдик разглагольствовал в «Галстуке» о природе сравнений и роли Языка. Говорил он путано, но трогательно и страстно.

– Нигде больше нет ничего похожего, – говорил Валдик. – Во всей вселенной нет другого такого языка. В котором каждое слово правда. Только представьте, что это значит – потерять такую редкость?

– Ты нечестен с Валдиком, – сказала я Скайлу в один из его редких визитов в бывший наш дом.

– Черт, он уже не ребенок, Ависа, – ответил он. Он собирал одежду и бумаги. И даже не взглянул на меня, роясь в шкафах. – Он сам знает, что ему нужно.

Когда я шла мимо руин, мне в руки сунули листовку из дешевой нанотехнической бумаги, над которой, едва я ее развернула, вскочила голограмма. Я вздрогнула: на моей ладони стояла голова Валдика с яблоко величиной.

ДРУМАН, – гласила она, – В БОРЬБЕ ПРОТИВ ЛЖИ. Время и место, не в «Галстуке», а в каком-то маленьком зале. После этого я еще не раз замечала объявления об этой и подобных встречах на рекламных экранах, где они появлялись закодированными или в виде хакерских надоедливых голограмм. Я сходила туда. Думала, что встречу Скайла, но его не было. Я стояла в заднем ряду.

Валдик надел проектор, и голограммы с его изображением беспорядочно замелькали по всему помещению, как атмосферные помехи. В передних рядах я увидела Шаниту, Дариуса, Хассера и другие сравнения и тропы. Валдик проповедовал. Оратор он был неважный. Понятия не имею, как, при его посредственности, он ухитрился собрать столько сторонников – наверное, из-за штиля. Религиозные глупости так и сыпались из него – «два голоса, но одна истина, ибо что есть истина, как не двойственность, раздвоенность, существующая не как конфликт, но как две формы одной правды» и так далее.

Зал не был заполнен и на четверть. Пришли снисходительные друзья, любопытствующие, изгои других культов. Ассамблея безнадежных и скучающих. Когда я пришла домой, Скайл общался с кем-то в сети. При виде меня он фальшиво улыбнулся, а потом повернулся так, чтобы я не могла видеть движения его рта. Я подумала: что, если снять Валдика с должности, на которую он сам себя назначил, и тем самым лишить Скайла его орудия – в этом я была убеждена, – не излечится ли он от своей мании?

– Что мы можем поделать? – сказали КелВин. – В этих собраниях нет ничего противозаконного.

– Вы можете поделать все, что захотите.

– Ну…

– Мы могли бы задержать Друмана в административных целях…

– …но неужели тебе и в самом деле это нужно?

– Да! – сказала я, хотя, разумеется, ничего подобного мне не было нужно, да и они не стали бы этого делать.

– Слушай, – сказали они. – Успокойся.

– Мы приглядим за Скайлом.

– Мы проследим, чтобы с ним ничего не случилось. – Это они исполнили, хотя совсем не так, как я предполагала.

Кто-то запустил программу-вирус в бродячих автомов Послограда и заразил их манией Валдика. Они стали проповедниками его новой церкви. Их красноречие зависело от изощренности их процессоров: большинство просто впадали в экстаз, но у некоторых неожиданно открылся дар теологов. Как и прежде, они бродили по улицам, но теперь они подходили к людям и заклинали их защитить от грехопадения язык, двуустый Язык истины, которому нам, бедным грешникам (дешевая риторика), осужденным вечно барахтаться во лжи, дано хотя бы служить, и так далее в том же духе.

Автомов запрограммировали и отпустили, и они делали свое дело, однако инфекция оказалась липучей, и, пока бродячие проповедники неделями пытались обращать нас в свою веру, их программы деградировали, и постепенно вместо заложенного в них катехизиса стали все чаще выдавать протестантские, даже сектантские лозунги. «Мы – слуги ангелов, – заявила мне одна машина, пошатываясь, как попрошайка. – Мы – слуги говорящих ангелов, божественного языка». Вирус закрылся, когда порожденные им теории слишком далеко отошли от своего первоисточника – ортодоксального друманианства.

Я спросила Эрсуль, не затронула ли ее эта болезнь, не почувствовала ли она щекотки вирусов. Но она считала других автомов слабоумными, и сказала, что да, кое-что она ощущала, но это для нее не опасно. Разумеется, подозрение пало на Валдика и его радикально настроенные сравнения, однако доказать, что именно они запрограммировали машины, не удалось, и, инцидент, хотя и неприятный, был исчерпан.

Не знай я, что Скайл – никудышний программист, я бы подумала, что это его рук дело.

Теперь я ходила в «Галстук» исключительно в целях социальной диагностики. Многие из бывших завсегдатаев перестали там появляться: пророческие заявления Валдика оттолкнули их, и они основали свой салон сравнений-отказников. Их место заняли другие. Я ходила слушать Валдика, повинуясь тому, что сама называла порнографией обреченного начинания, и, может быть, надеясь услышать что-нибудь такое, что позволит властям вмешаться. Он воспевал послов (в его терминологии, иерофантов-посредников); выражал благодарность за то, что он сравнение, правда, часть языка во плоти.

Сурль/Теш-Эчер с Испанской Танцовщицей и другими были на последнем собрании Валдика, куда ходила и я. Последователей у него стало больше, и я решила, что, наверное, его техника совершенствуется и он лжет все лучше и лучше. Они смотрели друг на друга. Валдик злился. Чувствовал ли Хозяин его враждебность, мне было непонятно. Пришел Хассер – единственный, кто сохранил друзей в обоих лагерях расколовшихся сравнений. Он узнал меня, его лицо выразило чувство, для которого у меня нет названия; оно напоминало мне мое собственное. Неловкость, вот самое точное определение, которое я могу подобрать.

– Тебя это не волнует? – спросила я у Эрсуль.