Пётр Курков - Третий меморандум. Тетрадь первая. Первоград [litres]

Тут выступил уже я: долго распинался об экономических преимуществах трудовых резервов и о том, как мы с Голубевым согласились на условия Мохова, а, следовательно, морально обязаны и т. д., тем более что эти типы на самом деле оказали нам серьезную услугу. Потом, как договорились, Анатолий почесал в затылке и раздумчиво заявил, что душа-то его жаждет крови, но слепая месть – плохое дело, и вообще… Короче, где-то к трем обсудили легионеров. Еще час потребовался на баб, потому что Вика неожиданно предложила вообще их освободить (без избирательных прав; вроде бы мы, злыдни, накинулись на женщин, которые больше жертвы условий, чем преступницы; ну-ну, Валерьянушка…), а Левченко предложил сослать их пожизненно на Дикий берег, чтобы не возиться. Как-то любят крайне левые крайне правые упрощенные решения. Чтобы не возиться.

Когда окончательно охрипли, перелаялись и пошли по третьему кругу абстрактно-теоретических дискуссий; когда экс-герцога начала бить мелкая дрожь, потому что он всерьез вообразил, что его жизнь зависит от того, будет ли тоталитаризм признан абсолютно неприемлемым или его признают неприемлемым лишь условно; когда консульские депутаты уже перестали соображать, где они находятся, а Маркелов отключился от связи, попросив вызвать его, когда дело дойдет до голосования, – вот тогда, по отрепетированному ночью сценарию, мудрый вождь демократии Синяя Борода попросил слово для компромиссной резолюции. Мудрый отец нации Тиберий Александр Цезарь (сволочи!) это слово ему дал, и Валерьян изложил наш заранее припасенный паллиатив, якобы только что пришедший ему в голову.

Я поступил немного нечестно: наблюдая Викино настроение, внес поправку в интересах баб. Валерьян дико поглядел, но согласился. Наконец, около пяти часов состоялось решающее голосование. Против нашего проекта было три голоса: Левченко, Шамаев и Сидоров. Как сказал бы Малян, закономерное слияние. Вика воздержалась в части, касающейся баб, но в общем и целом предложение прошло.

Итак: мы имели 114 легионеров и 34 их подружки. Десять самых кровавых личностей (из них шестеро, нападавших на Новомосковск) приговорены к расстрелу. Напротив, герцог с женой, Мохов и еще шесть рыцарей – к бессрочной ссылке на Дикий берег. Остальные 96 – к различным, от 7 до 15 лет, срокам каторжных работ. Мне поручено разработать положение о каторге, до оформления этого положения рокеры посидят на островке. Бабы разделены на три части: 16 замеченных в жестокостях с рабами безусловно приговорены к 3 годам каторги; остальным разрешено выбирать между тремя годами каторги и такой же ссылкой на Дикий.

Вечером вывезли с острова смертников. Кто-то выл, целовал сапоги, кто-то сопротивлялся, пришлось усыпить. В полночь расстреляли их в овраге ручейка Неглинный за чертой Кремля. Все свидетели и депутаты попросились присутствовать, так что я не стал напутствовать бедные души, отправляющиеся через космос домой. Ничего особо привлекательного в расстреле нет… Завтра их там и закопают.

Итак, в конечном счете вследствие Августовской войны полегло около 70 человек. В пересчете на общее количество населения – больше, чем во Второй мировой войне. Да, поиграли в солдатиков и судей… Все, спать! Завтра поплыву на Дикий – посмотреть, как панки живут…

Белые перья облаков неслись по светло-голубому небу, дул шквалистый ветер. Жара спала, но погода оставалась совершенно по-летнему теплой. Казаков стоял у перекинутых на борт «Альтаира» мостков, просунув руки под ремень портупеи. Теплая махина яхты мягко покачивалась, терлась о сваи, то поднимая, то опуская мостки. Мимо координатора протопала процессия: важный Следопытик, ростом Казакову по плечо, с непропорционально большим автоматом, и герцог со своими верными рыцарями, несшие тощие мешочки. Там был минимум продовольствия, орудия, семена, отрезы холста – обычный набор ссыльного. Стайка живописных девиц опасливо косилась на Казакова и запахивалась в свои дырявые хламиды. В мешках у девиц имелось то же самое, плюс – добавочно одеяла. Впрочем, на месте их, очевидно, все равно отберут славные рыцари… или не отберут? Три девицы даже попросились в ссылку бессрочно, чтобы разделить ее со своими хахалями. Декабристки, мля… Валерьян и Голубев имели по этому поводу смущенный вид: у первого это не лезло в психологические рамки, которые он давно определил шлюхам, у второго подрывало основу представлений о благородстве, чести и внутреннем законе. Замыкали шествие еще два Следопыта, оставшиеся двое уже возились в трюме. Беременная на шестом месяце герцогиня Елена была оставлена в Первограде для успешного разрождения – на этом настояла Вика.

Пропустив процессию, Казаков сам прошел на яхту. Вахтенный стащил мостки, машина затарахтела…

«Альтаир» уже двадцать минут шел малым ходом на дизеле вдоль берега. Паруса свернуть, грот примотан к гику, стаксель накручен на штаг, или как у них там называется этот стальной трос, идущий от верхушки мачты к носу? Метрах в ста от белых хлопьев обсыхающей на песке пены, из-за пологого серовато-бежевого мыска, увенчанного пятью угловатыми валунами и похожего на хребет дракона, выглянула избушка… нет, не избушка – навес из листьев саговника на шести столбах из какой-то солидной древесины, покосившийся легкий частокол, решетчатые мостки, уходящие в море…

Яхта подошла ближе. Матросик на носу (на баке, как поправил давеча Казакова шкипер) то и дело опускал в воду длиннющий полосатый мерный шест и выкрикивал глубину. К удивлению, ее вполне хватило: через несколько минут «Альтаир» ткнулся кранцами в доски, матрос зацепился багром, подтянулся… Под днищем, в прозрачной лиловой толще проплывали, преломляясь в игре волн, какие-то конусообразные сооружения из потемневших бревен, прутьев и досточек.

«Верши, – подумал Казаков. – Голь на выдумки хитра. Ловят разнообразную съедобную мелочь при отливе».

Берег был тих и безлюден. Каменисто-песчаный пляж тянулся на полкилометра вглубь, сайва чернела вдали своими неровными шапками. Казаков мельком отметил, что место выбрано удачно: лесные жительницы, панцирные обезьяны, вряд ли пустятся в такой путь по открытому пространству.