Пётр Курков - Третий меморандум. Тетрадь первая. Первоград [litres]

– Двое погибли, – вполголоса и бесстрастно рассказывал Виктор. – Один еще в июне – обезьяны напали, тогда же и меня покоцали, еле выкарабкался… Второй, Швед, два месяца назад. Можно сказать, по собственной дурости. Они с Фенимором, – Виктор дернул плечом назад, на своего спутника, который замыкал колонну ссыльных, – затеяли поход вокруг озера, ну и нарвались на какую-то х…ю. Привидение, а?

– Что? – не понял координатор.

– А хрен его знает. Фенимор сказать ничего толком не может. Месяц из землянки не вылезал… Мы его нарочно пинками ходить на побережья заставляли, чтобы в себя пришел. Эй, Фенимор! – обернувшись, заорал он. – Начальство хочет знать про твое привидение!

Казаков даже за тридцать шагов увидел, как побледнел Фенимор.

– Зае… вы меня, – огрызнулся он, но без уверенности в голосе. – Что я, помню, что ли? Темнело уже…

– Ну-ка, иди сюда, – всерьез заинтересовался Казаков. – Рассказывай.

ДНЕВНИК КАЗАКОВА

7 тиберия. …толком ничего. Какое-то серое, бесформенное облако выползло из леса, когда они шли пляжем, и обволокло Шведа, тот сразу же упал. Фенимор клялся, что при движении облако выбрасывало «рога», и что сквозь него просвечивала лунная дорожка на озере. Сам он чуть не рехнулся от страха, хотя облако так и застыло над Шведом, никаких поползновений напасть на спутника своей жертвы не делало. Баныпи, короче, а-ля Саймак. А панки назвали его Бэби Элис. На тот мысок они больше не ходят, и вообще на ту сторону озера.

Эх, мало было мне обычной фауны – баныпи пошли… Устроились наши ссыльные солидно. Здесь к озеру с пологих холмов стекают два ручья, прорыв глубокие отвесные овраги; панки выкопали свои землянки на «острове» между оврагами и озером, в месте, недоступном никакому хищнику. Разве что Бэби Элис по воздуху прилетит.

Перешеек, соединяющий их Берлогу с «большой землей», перегородили забором и рвом; смастерили плоты, ловят рыбу, разводят каких-то икронесущих черепах – в общем, перебиваются. Двух своих женщин имели, видимо, по очереди, соблюдая осторожность: ни одна до сих пор не беременна. Явный лидер – некто Филин (в миру Георгий Пылин, о как!); они вроде бы заключили мировую с нашим герцогом, ну, я на всякий случай предупредил: то, се… Оный Филин имел со мною беседу: они, оказывается, боятся, что зимой приливная фауна оскудеет и поселение ссыльных вымрет с голоду. Договорились вот о чем: мы им будем подбрасывать регулярно картошку и теплые вещи, а они будут рубить и оттаскивать на побережье лес. А то земной пора кончать валить… Ссыльнопоселенцев теперь здесь – 16 мужиков и 12 баб; пусть трахаются, радуются жизни, не ходят на тот конец озера и работают в меру сил во славу Первограда.

Кстати, этот покусанный Виктор высказал здравую мысль: Бэби Элис – разновидность ночесветки, только покомпактнее. Тогда, выходит, с ней можно бороться огнем… В Первограде все спокойно, даже удивительно. Я начал писать положение о каторге, хватит легионерам загорать…

…«Альтаир» шел под парусами, узлах на пяти – по словам Неретина. Едва заметный ветер дул в бейдевинд левого галса, с северо-востока, неся из камышовых пространств запах нашатырной гнили. Впрочем, толку от парусов было чуть – мутное приливное течение, прорываясь сквозь узость пролива, само несло яхту в нужном направлении.

– Не меньше трех узлов течение! – прокричал Неретин координатору. Александр стоял на носу, одной рукой держась за леер, а другой застегивая куртку.

Было свежо. За спиной в фиолетово-лиловые слоистые облака садилось большое, пузатое алое солнце, неестественно подсвечивающее утесы и известковые изъеденные скалы, проплывавшие в двух километрах справа. Под скалами белело бурунами море, дробясь в пену о многочисленные валуны. Там холмы Дикого берега превращались в обрывистую гряду. А слева тускло алела спокойной солнечной дорожкой лениво текущая мелководная гладь, кое-где нарушаемая черными стрелками камышей, корягами…

Дальше к горизонту камышей становилось больше, но даже в бинокль нельзя было рассмотреть сайву: литоральное болото, пахшее солью, разложением и мокрой растительностью, тянулось не менее чем на десять километров вглубь материка. Видимо, оно совершенно обсыхало при большом отливе и становилось таким, как сейчас, лишь в большой прилив. Под килем «Альтаира» насчитали всего пять метров воды, и странно было думать, что это камышовое мелководье уходит за горизонт. Здоровенная черная лоснящаяся тварь с фырканьем погрузилась в мутную воду при приближении яхты…

– Ближе к берегу не пойдем! – объявил Неретин. – Не рискну! Мели. Килем зацепим…

– Подождем отлива! – откликнулся Казаков. – А пролив назовем твоим именем. А, первооткрыватель?

– …Как бы нам ночью на ночесветок не напороться, – после паузы перевел разговор польщенный шкипер. – Такое болото – по идее, самое для них место…

– Скомандуй, пусть факелы готовят, – сказал Казаков. – Надо уж до конца пройти, нет?

Солнце село, стремительно начало темнеть. Правда, впереди из-за очередного скалистого мыска с правого борта поднималась бледная Пандора, четко высвечивая зубцы и причудливые шапки скал, но это был ночной, блеклый свет, наводивший миражи и лишь набрасывавший на темноту скрадывающую серебристую паутину. Луна и Селена, вытянувшись в линию, в настоящее время были в надире, там, под днищем яхты и под тысячами километров скальных пород и раскаленных металлов. И так же, как они там, на неизвестном полушарии, оттягивали море от тверди и вызывали прилив, точно так же они оттягивали и саму эту твердь от моря, по которому сейчас плыл координатор, отчего получался такой же прилив.

В свете Пандоры и загоревшихся звезд правый берег рисовался зубьями тьмы, и Неретин правил уверенно, имея в виду не напороться на камни. Слева осталась лишь тусклая дорожка, изредка перечеркиваемая тростниками, и вот над этой черной гладью вдалеке, у горизонта, затрепетала, замерцала лиловатая полоска призрачного света. «Сплошные привидения», – подумал координатор, а Неретин уже командовал и суетился, и матросы вставляли в специальные гнезда на бортах смоляные факелы. Все натягивали самодельные угольные респираторы, нацепил корявую маску на нос и рот и Казаков. Лиловое свечение, мягко ползущая над водою лента приблизилась. Что-то забурлило, заметалось в воде, всплыло, покачиваясь, отравленное. Факелы вспыхнули, и лиловая фосфоресценция шатром накрыла яхту, не решаясь перевалить границу дыма, огня и копоти. Все испытали острое облегчение. На секунду показалось, что эта ночесветка другого вида – лиловая, не голубая – и может проигнорировать огонь…

Со стороны, наверное, это было красиво: ночь, темный силуэт яхты, обрамленный по бортам цепочкой факелов, будто стаей огненных птиц, лежит на воде, не шелохнувшись, и все это накрыто ореолом лилового сияния. Но вот только некому было посмотреть со стороны, разве что выбраться от нечего делать на берег, на торчащий в сторонке утес и подождать здесь еще одну ночь.