Йен Макдональд - Восставшая Луна

Робсон упрямо стоит между Вагнером и шлюзом, в меру сил давая понять, что пора расстаться.

– Увидимся в Жуане, – говорит Вагнер. Он займет новый пост, как только Земля уменьшится. «Корта Элиу» вернулась, но она никогда не станет прежней. Эра гелия закончилась – наступает новая. У Суней – энергия, у Маккензи – шахты, у Асамоа – растения, а у Воронцовых – полеты. Чем теперь будут заниматься Корта?

Политикой.

Вагнер и Робсон обнимаются долго и крепко. Мальчишка по-прежнему худой, сплошные кости и жилы.

– Увидимся в Жуане, – говорит Робсон. Поворачивается к шлюзу. – Пай…

У Вагнера сжимается сердце.

– Что ты сказал?

Робсон краснеет, затем поднимает взгляд, яростный и решительный.

– Пай!

– Что, филью?

– Береги себя.

Затем он поворачивается и проходит через шлюз в огромный поезд, а Вагнер уходит с пылающим сердцем, сбивчивым дыханием и комком в горле; уезжает на эскалаторах наверх, в свет Меридиана, к высокой синей Земле – туда, где его ждут волки.

Через одну, две, три ступеньки Робсон поднимается на двадцать метров, к крыше мира. Новый мир и новая инфраструктура, по которой можно бегать. Ипатия куда больше Теофила, и ее секретная трейсерская география более захватывающая. Здесь есть темные шахты – такие глубокие, что в них живет эхо, и своды – такие высокие, что у них есть собственная погода. Трубопроводы, с которых он может незаметно шпионить за целыми районами. Порталы и воздуховоды, лестницы и поручни. А еще Ипатия старше: ранние исследования Робсона позволили ему обнаружить в глубинах города имена и даты из прошлого века. Толстый слой пыли. Эти старые девственные места привлекают его. Это церковь Робсона, место исцеления.

Понятно, почему Макс и Арджун привезли его и Хайдера из Меридиана прямиком в этот город. Теофил для Робсона всегда будет пахнуть кровью и страхом. Но Анелизу нашел Хайдер.

«Я вижу, – сказал он. – Я вижу ее каждый день. Краем глаза замечаю движение, смотрю – и там она».

Робсон каждый день возвращался в свой Храм Пыли, пока не обнаружил отпечаток. Противоскользящая подошва, маленькая. Шаг длинный. След трейсера. Совершенство было осквернено, так что он прибавил собственные отпечатки к следу, разыскивая чужака в пыли, поднимаясь тик-таком между двумя трубами к узлу трубопровода.

Еще один паркурщик. Робсон тут не один.

Сначала он ощутил невнятную смесь обиды и гнева.

«Гнев – это хорошо, – сказал его психотерапевт. – Это правильно. Все дело в том, куда тебя приведет твой гнев».

«К Брайсу Маккензи, которому я воткну иглы в глаза, – вот куда приведет», – каждый раз хотелось ответить Робсону. Но он молчал. Берег свой гнев для пыли, где его можно вытащить, рассмотреть и попросить, чтобы тот привел через первозданную пыль к чему-то новому. Так было до той поры, пока кто-то не пробежал по пыли раньше Робсона. Это другой гнев – с маленьким периодом полураспада: он превращается в любопытство, возбуждение. Еще один паркурщик.

Он любит Хайдера. Хайдер – половина его души, но он не паркурщик и никогда им не станет, а то, что происходит между паркурщиками, невозможно объяснить чужаку.

Он не один.

– Эй.

Это Хайдер. Робсон прыгает с толстой водопроводной трубы на узкий портал и садится, болтая ногами над пустотой. Вот он, Хайдер, смотрит вверх, и единственное, что в нем темного, – челка, прикрывающая один глаз.

– Лучше бы ты этого не делал, меня от такого тошнит, – кричит он.

– Так поднимайся, – предлагает Робсон.

Хайдер отвечает неприличным жестом.

– Ты опять отключил терапевта.

После Теофила и того, что Лукас Корта заставил их сделать во имя семьи, после Жуан-ди-Деуса, Робсону и Хайдеру назначали терапию. «Это будут месяцы работы, – сказали врачи. – Может, годы».

– Мой терапевт – человек, – говорит Робсон.

Хайдер изображает, что его тошнит.

– С каких пор?

– С тех самых, как я устроил ИИ обструкцию.

– Чего-чего?

– Так выражается Дэмьен.

– Твоего терапевта зовут Дэмьен?

– Его зовут Дэмьен, и он слишком много улыбается.

– Может быть, – говорит Хайдер, – будет проще, если ты поговоришь с ИИ.

– Мне здесь нравится.

– Это поможет.

– Ну да, конечно. Ничего не поможет.

– Кое-что для тебя, – говорит Хайдер и поднимает руку. Небольшой пакет, завернутый в изысканную ткань. На вид легкий, и в ладони помещается как влитой. У Робсона перехватывает дыхание.

– Где ты это взял?

– Его доставили Максу и Арджуну, – говорит Хайдер. – Из Дворца Вечного света. Как думаешь, это…

Робсон отталкивается от пешеходного мостика. Хайдер таращит глаза, но двадцать метров – пустяк для того, кто однажды упал с высоты трех тысяч. А потом встал и пошел. Ну, пару шагов. Робсон вытягивает руки, чтобы мешковатая майка превратилась в парашют и замедлила падение. Приземляется, собранный как пружина, на упругих ногах. Встряхивает начесом.

– …безопасно? – договаривает Хайдер.

– Теперь – да, – говорит Робсон, берет пакетик и разворачивает красивую ткань. Половина колоды карт, как он и подозревал. – Спасибо, Дариус, – шепчет Робсон.

– Дариус? – переспрашивает Хайдер. – Какой, э-э-э, Дариус?

Робсон достает карты из кармана своих шорт, кладет сверху половину, присланную Дариусом, тасует. Ну вот, они опять вместе. Колода снова целая.

– Такой Дариус. Я все объясню. Не сейчас. Слушай, я нашел новое кафе – давай проверим, какое оно.

– Ну, можно попробовать, – соглашается Хайдер. Для мальчишки кафе – это важно. Важнее, чем терапия. Это сердце общественной жизни. Место, где твои друзья.

– Лады, – говорит Робсон. – Поглядим, какая в этом городе орчата.

Ван Юнцин запросила еще одну встречу: пятую с момента прибытия в Боа-Виста.

– Что на этот раз? – спрашивает Лукас Корта.

«Доступ к принтерам, – отвечает Токинью. – Некоторым финансовым делегатам пришлось три дня подряд носить одну и ту же одежду».

Лукас вздыхает. Он поворачивается в кресле, чтобы посмотреть на пышные зеленые пейзажи своего королевства. Он мечтал о дикой природе, вместо этого сделался начальником позолоченной тюрьмы. Поэтичная кара.

– Мое расписание? – Токинью показывает имеющиеся «окна». – Отложи встречу с Наоми Аллейн: стандартные извинения. Перемести сеньору Ван на ее время.

Лукас мало что может сделать: ресурсы ограничены, и политически выгоднее отправить любые новые принтеры в Жуан-ди-Деус. Ван Юнцин заявит протест, как всегда, стоя. Он опять принесет стандартные извинения, предложит ей присесть, и они поговорят. Она хороший собеседник. Искусство, политика, пути двух миров. Джаз. Она страстная любительница. И слишком умна, чтобы допустить ошибку, предположив, что у них есть общий враг. Семья – прежде всего. Семья – навсегда.