Ёсики Танака - ЛоГГ. Том 3. Стойкость

— …поэтому маркиз выдвигает младшего брата императора… с другой стороны, министр военных дел…

— …саморазрушение и самозабвение… загнаны в угол… нужны солдаты… победить не удастся, но… теперь, когда вы упомянули об этом, они и вправду кажутся похожими на свиней… поднимают восстание, потому что их тащат на бойню…

За этими словами последовал хриплый смех, но Кауф его уже не услышал. Он бросил на стойку плату за выпивку и быстро выбежал из бара.

Неделю спустя новости о восстании стали известны всем, и вот тогда торговцы обнаружили, что целый ряд стратегических поставок оказался в руках никому не известного молодого торговца Валентина Кауфа. Кауф провёл расследование, основываясь на обрывках услышанного разговора, изучил упомянутых в нём людей, выяснив, какими территориями они владеют и, какие руды добываются на этих территориях, а также предсказал, нехватку каких товаров может вызвать возникший в результате восстания хаос. Затем он обратился ко всем, к кому только мог, чтобы получить кредиты и собрать капитал, необходимый для покупки этих товаров. Хотя война не должна была продлиться больше месяца, но купленное им было необходимо и в этот период. Гамбит Кауфа оказался успешным — словно приговорённый к казни прыгнул с двенадцатого шага виселицы и приземлился на королевский трон. Эта сделка принесла ему достаточно, чтобы купить десяток торговых кораблей даже с учётом того, что половину прибыли он отдал другу, который помог ему раньше.

После этого полоса успехов Валентина Кауфа продолжилась, он полностью освободился от неудач, преследовавших его до того дня. Кауф трижды становился обладателем премии Синдбада, и когда он умер в возрасте пятидесяти с небольшим лет, он оставил своим шестерым сыновьям огромное богатство. Хотя к этому дню от Финансовой Группы Кауфа не осталось ни следа. Просто потому, что сыновья Кауфа унаследовали богатство отца, но не его талант и энергию. И всё же, пусть лишь для одного поколения, впечатляющий успех Кауфа был историческим фактом — и более чем достаточной причиной для мечтаний и амбиций феззанских торговцев.

«Сегодня ты обычный новичок, а завтра можешь стать вторым Валентином Кауфом!» — такой лозунг висел в крупнейшем торговом университете Феззана, и хотя его трудно было назвать утончённым, он всё равно вызывал отклик в сердцах молодых людей. Кстати, этот университет был основан на деньги О’Хиггинса, того самого друга Валентина Кауфа, так что кто-то мог бы сказать, что О’Хиггинс сделал для Феззана больше, чем когда-либо делал Кауф. Огромное богатство Кауфа растворилось, будто мираж в пустыне, а основанный О’Хиггинсом университет существовал и по сей день, производя множество свободных торговцев, экономистов и чиновников и предоставляя Феззану его главный ресурс — талантливых людей.

Однажды за столом в главном помещении бара «Де ла Корт» сидела и наслаждалась выпивкой и сплетнями группа торговцев, только что вернувшихся из межзвёздного путешествия. Темой разговоров было то, как день ото дня менялось имперское общество.

— Похоже, потеряв свои особые права, дворяне быстро распродают недвижимость, драгоценности и ценные бумаги. Все видят, как ослабло их влияние, так что цены упали ниже некуда. Возможно, они и хотели бы воспротивиться, но они боятся того, что может за этим последовать. Поэтому им остаётся лишь сидеть в своих постелях и плакать.

— Когда власть переходит в другие руки, то те, кто жирел при старой, всегда становятся мишенью для мести новой. Так уж исторически сложилось.

— Иными словами, потомки связаны кровью с проступками предков. Не поймите меня неправильно — мне их немного жалко, но…

— Прибереги жалость для тех простолюдинов, за чей счёт дворяне кормились последние пятьсот лет. Даже если следующие пятьсот лет им придётся нести наказание за это, я всё равно не проявил бы к ним ни капли сочувствия.

— Ну вот опять ты… У тебя что — лёд в жилах? Ты ведь благодаря этим дворянам можешь вести довольно приятную жизнь.

— Я вкладываю всего себя в то, что я делаю. И я готов к тому, что всё это может взорваться у меня в руках. Но они думают, что деньги просто растут на земле, и для их получения не нужно использовать ни ума, ни силы. И этого я не могу простить.

— Ладно-ладно, мы поняли. Кстати, я услышал нечто странное от чиновников из столицы доминиона.

— О? И что же ты услышал?

— Говорят, правителя в последнее время часто видят в странном капюшоне.

— В капюшоне? Как-то не вяжется с образом Чёрного Лиса.

— Как ни странно, он подходит ему лучше, чем ты думаешь. Потому что, видимо, это такой капюшон, какой идёт в комплекте с длинным чёрным плащом…

В здании капитолия, где работал Адриан Рубинский, сотрудники перешёптывались, поглядывая в сторону приёмной.

При его чрезвычайно занятой общественной и личной жизни, правитель всегда говорил, что ему нужно два тела или сутки длиной в пятьдесят часов, чтобы всё успевать. Поэтому никто не мог понять, что на него нашло, что он провёл последние несколько дней в конфиденциальных беседах с каким-то загадочным религиозным лидером. На Феззане мало кто знал об особых отношениях, связывающих их планету с Землёй, и лишь небольшая горстка их работала в главном здании правительства.

Облачённая в чёрный плащ фигура неподвижно стояла в приёмной под неодобрительными взглядами работников правительства. Наконец вышел секретарь и сопроводил человека в офис правителя. Посетители, записавшиеся на встречу к Рубинскому раньше него, могли лишь раздражённо смотреть в спину удаляющейся фигуре, так как их собственные аудиенции откладывались.

Этого епископа, отправленного Великим Епископом Земли присматривать за Рубинским, называли «Дегсби». Это было одновременно и имя, и статус.

Войдя в комнату, епископ Дегсби откинул капюшон.

Лицо, скрывавшееся под ним, оказалось на удивление молодым — возможно, ему не было ещё и тридцати. Его узкое бледное лицо говорило о жизни в строгости и воздержании от мирских удовольствий, а также о не совсем правильном питании. Длинные чёрные волосы выглядели неопрятно, а блеск голубых глаз напоминал солнце в тропическом лесу — пылкий блеск, вызывающий у встретившихся с ним взглядом дискомфорт, предполагая явный дисбаланс между разумом и верой.

— Прошу вас, присаживайтесь, ваше превосходительство, — сказал Рубинский. Его вид и каждое его движение выражали смирение. Однако хоть он и вёл себя так, это не было его подлинным желанием, идущим из сердца.

Дегсби опустился в предложенное кресло с выражением скорее не высокомерия, а незаинтересованности в тонкостях.

— То, что вы мне вчера сказали, правда? — сразу же потребовал он ответа. Похоже, он не видел смысла в обмене приветствиями.