Ким Робинсон - Марсианская трилогия

Из небольших кратеров на противоположной Стикни стороне три были накрыты стеклянными куполами, и под ними располагались деревни, из которых открывался вид на проносящуюся рядом планету — чего никак нельзя было увидеть из Стикни, так как длинная ось Фобоса всегда была нацелена на Марс, и большой кратер постоянно находился с другой стороны. Аркадий и Джон стояли в кратере Семёнов и сквозь купол смотрели на Марс, заполнявший половину неба и окутанный облаками пыли, скрывавшими его черты.

— Великая буря, — проговорил Аркадий. — Сакс, должно быть, сходит с ума.

— Да нет, — отозвался Джон. — Он говорит, это временное явление. Небольшая заминка.

Аркадий присвистнул. Они оба уже прониклись духом своего старого товарищества, ощущая себя равными, давно не видевшимися братьями. Аркадий вёл себя так же, как всегда, — смеялся, шутил, валял дурака, сыпал идеями и мнениями, держался с той уверенностью, которая чрезвычайно нравилась Джону, даже сейчас, когда он не сомневался, что многие из его идей были неверны и даже опасны.

Вообще Сакс, пожалуй, прав, — согласился Аркадий. — Если это лекарство от старения сработает и мы протянем на десятилетия дольше, это непременно приведёт к социальной революции. Быстротечность жизни была первичной силой неизменяемости различных институтов, как бы странно это ни звучало. Но ведь гораздо легче придерживаться краткосрочного плана выживания, нежели рисковать всем ради плана, который может и не сработать, — какой бы губительной ни была эта краткосрочная тактика для последующих поколений. Пусть они сами разбираются, если что. И в самом деле, ко времени, когда люди понимали систему, они были уже старыми и умирали, а следующее поколение только начинало вникать в неё, большую и крепкую, и всему приходилось учиться сначала. Но если ты её изучишь, проживешь с этим ещё лет пятьдесят, то в конце концов скажешь: «А почему бы не сделать это более разумным образом? Почему бы не учесть веления сердца? Что нам мешает?»

— Может, поэтому сейчас все и становится таким странным, — ответил Джон. — Но мне почему-то кажется, что эти люди не так дальновидны. — Он вкратце рассказал Аркадию о ситуации с саботажем, закончив прямым вопросом: — Ты знаешь, кто за этим стоит, Аркадий? Ты сам к этому причастен?

— Что, я? Нет, Джон, ты знаешь, я бы так не поступил. Эти разрушения — глупость. По всей видимости, это работа противников проекта, а я в их число не вхожу. Кто именно этим занимается, не знаю. Может, Энн в курсе, её ты спрашивал?

— Она говорит, что не знает.

Аркадий фыркнул.

— Мой старый добрый Джон Бун! Как мне это нравится! Послушай, дружище, я тебе расскажу, почему это происходит, и ты сможешь заниматься этим систематически. Так, вот туннель до Стикни — пойдём, я хочу показать тебе бесконечный свод, это у нас настоящее произведение искусства.

Он повёл Джона к маленькой подземной машине, и они поехали на ней почти к самому центру Фобоса, рядом с которым остановились и вышли. Они проплыли по узкому помещению и оказались в зале. Джон обнаружил, что его тело приспособилось к невесомости, и он снова мог держаться в форме. Аркадий вывел его в просторную открытую галерею, которая на первый взгляд казалась слишком большой, чтобы помещаться внутри Фобоса: пол, стены и потолок отделаны фацетными зеркалами, и каждый круглый кусочек полированного магния располагался под таким углом, что все тысячекратно отражалось в их микрогравитационном пространстве.

Они коснулись пола и, зацепившись ногами за кольца, стали покачиваться, как растения на дне моря, в непостоянном множестве Аркадиев и Джонов.

— Видишь ли, Джон, экономическая основа жизни на Марсе сейчас меняется, — сказал Аркадий. — Нет, даже не думай усмехаться! До сих пор у нас не было денежной системы, как и принято на всех научных станциях. Это все равно что выиграть приз, освобождающий тебя от экономических заморочек. Как и многие другие, мы такой приз выиграли и прожили здесь эти годы таким образом. Но сейчас люди заполняют Марс целыми тысячами!

И многие из них собираются заработать здесь денег и вернуться на Землю. Они работают на транснационалов, которые получили концессии УДМ. Формально договор соблюдается, так как УДМ якобы стоит во главе всего этого, но истинный смысл искажается направо и налево, причём самой ООН.

Джон кивнул:

— Да, я это заметил. Гельмут сам сказал мне это.

— Да Гельмут просто слизняк! Но слушай, когда придёт время пересматривать договор, они формально изменят его так, чтобы он отвечал новому смыслу. А то и развяжут себе руки в ещё большей степени. Тут и месторождения важнейших металлов, и весь открытый космос. А это спасение для многих стран там, на Земле, и новая территория для транснационалов.

— Ты думаешь, они получат поддержку, чтобы пересмотреть договор?

Миллионы Аркадиев изумлённо взглянули на миллионы Джонов.

— Не будь таким наивным! Конечно, они получат поддержку! Смотри, договор о Марсе основан на старом Договоре о космосе. Это была первая ошибка, потому что тот договор был, по сути, хрупким соглашением и таким же стал Договор о Марсе. Согласно его положениям, страны могут стать членами совета с правом голоса, просто заявив о заинтересованности в этом. Поэтому мы и видим здесь новые национальные космические станции Лиги арабских государств, Нигерии, Индонезии, Азании, Бразилии, Индии, Китая и остальных. И многие из этих новых стран становятся членами совета с намерением прежде всего разорвать договор о продлении сроков. Они хотят открыть Марс для своих правительств, не контролируемых ООН. А транснационалы под «удобными флагами» стран вроде Сингапура, Сейшел и Молдавии пытаются открыть на Марсе практику частных заселений, которыми будут управлять корпорации.

— До пересмотра ещё осталось несколько лет, — напомнил Джон.

Миллион Аркадиев страдальчески закатили глаза.

— Это происходит уже сейчас. И не просто на словах, а на деле — здесь, изо дня в день. Когда мы впервые сюда прибыли, плюс следующие двадцать лет, Марс напоминал Антарктиду и даже был более свободным. Мы жили вне прежнего мира, не имели собственности — немного одежды, мебели, и больше ничего! А теперь сам знаешь, что я думаю, Джон. Это напоминает доисторический период и кажется нам правильным, потому что знакомо нашим мозгам после трёх миллионов лет такой жизни. По сути, наши мозги развились до своего нынешнего состояния в ответ на реалии той жизни. В результате люди сильно привязались к ней, когда у них появилась возможность снова в ней оказаться. Такая жизнь позволяет сосредоточить внимание на настоящей работе, то есть делать все, что необходимо для выживания, или что-то создавать, удовлетворять своё любопытство, играть. Это утопия, Джон, особенно для первобытных людей и учёных — или, проще сказать, для всех. И получается, научно-исследовательская станция — это на самом деле крошечная модель доисторической утопии, созданная в условиях денежной экономики транснационалов разумными приматами, которые хотят жить хорошо.