Ким Робинсон - Марсианская трилогия

Он хотел и того, и другого, сильно и одновременно слабо, и колебался между этими желаниями, расстраивающими его чувства, лишающими сна и покоя. Он не находил способа их совместить. Они взаимоисключали друг друга. И никто из тех, с кем он общался, не давал никаких полезных советов, как разрешить эту проблему. Койот сомневался по поводу обретения корней – но ведь он сам был кочевником и не мог ничего об этом знать. Арт считал, что странническая жизнь невозможна, впрочем, он был слишком привязан к своим местам.

Непривычный к политике, Ниргал был обучен создавать мезокосм, но это слабо помогало в его нынешних размышлениях. На больших высотах люди всегда будут жить под куполами, и создание мезокосма всегда будет востребованным – но здесь всё больше от науки, чем от искусства, и с растущим опытом решения проблем этот процесс становился все более обыденным. К тому же он не стремился жить под куполом, когда можно было свободно ходить по земле.

Нет. Он хотел жить под открытым небом. Изучать землю, растения, животных, погоду и все остальное… Он действительно хотел этого – и довольно часто.

Но он начинал чувствовать, что каньон Кандор не подходил для той жизни, о которой он думал. Из-за этих обширных видов его было трудно рассматривать как дом – он казался слишком масштабным, нечеловеческим. Дно каньона пребывало в беспорядке, и каждую весну потоки, несущие талую воду, выступали из своих берегов, прорывали новые каналы, стопорились под огромными завалами. И все это завораживало. Но не было домом. Местные привыкли жить на Сияющей горе, проводя дни внизу, на дне каньона. Гора же была для них настоящим домом. И это – хороший уклад. Но гора – остров посреди неба, точка притяжения для туристов, место отдыха для пилотов, место ночных гуляний и дорогих гостиниц для молодых и влюбленных… и это хорошо, даже прекрасно. Но она была забита людьми и постоянно страдала от наплыва гостей и новых жителей, очарованных величественными видами, а также теми, кто прибывал сюда, как Ниргал, заглядывая в смутные дни своих жизней. Старые жители лишь беспомощно смотрели на это и тосковали по старым денькам, когда мир был новым и свободным от людей.

Нет, не о таком доме он думал. Хотя ему и нравилось, как рассвет заливал рифленые западные стены Кандора всеми оттенками марсианского спектра, а небо то принимало цвет индиго или мальвы, то вспыхивало земной лазурью… Это было красивое место, настолько, что иногда, во время полётов, он думал, что оно стоит того, чтобы остаться здесь, на Сияющей горе, постараться его сохранить, каждый день устремляться вниз, чтобы изучать неровное дно каньона, и возвращаться назад к ужину. Может быть, он всё-таки сумеет почувствовать себя здесь как дома? И если ему нужна была дикая природа, может быть, существовали места менее живописные, но более удаленные и как следствие более дикие?

Он летал туда и обратно, снова и снова. А однажды, пролетая над серией прозрачных пенящихся водопадов и речных порогов в ущелье Кандора, он вспомнил, что здесь бывал и Джон Бун, проезжавший на одиночном марсоходе вскоре после того, как было построено Трансмаринерское шоссе. Что бы этот мастер двусмысленности сказал об этом удивительном регионе?

Ниргал вывел на свой экран Полин, искин Буна, и, запросив информацию о Кандоре, нашёл запись в голосовом дневнике, сделанную во время поездки по каньону в 2046 году. Глядя на просторы сверху, Ниргал включил её и прислушался к хриплому голосу с дружелюбным американским акцентом, который непринуждённо общался с искином. Слыша его, Ниргалу захотелось общаться с говорившим вживую. Некоторые считали, что Ниргал занял место Джона Буна, поскольку занимался работой, которой в своё время занимался Джон. А если так, то как бы на месте Ниргала поступил Джон? Как бы он стал жить?

– Это самая невероятная местность из всех, что я видел. В нем правда кроется сама суть системы Маринер. В Меласе долина была такая широкая, что с её середины даже не было видно стен – они были ниже горизонта! Такая кривизна планеты производит просто невообразимые эффекты. Все старые симуляции сильно отличались от истины, вертикальные линии, насколько помню, были увеличены в пять-десять раз, из-за чего казалось, будто стоишь в какой-то узкой щели. Но это не щель. Ух ты, тут такая колонна, похожая на женщину в тоге, думаю, что-то вроде жены Лота. Наверное, это соль – она белая, но вряд ли это много значит. Надо спросить у Энн. Интересно, каково тут было швейцарцам, когда они строили дорогу? Ведь она не очень-то в альпийском духе. Скорее даже, в антиальпийском: идёт вниз, а не вверх, красная, а не зелёная, базальтовая, а не гранитная. Но им она вроде бы все равно нравится. Да, они, конечно, антишвейцарские швейцарцы, тогда это имеет логику. Ну и ну, тут сплошные рытвины, марсоход так и скачет. Попробую-ка тот уступ, он вроде более гладкий. Ага, поехали, прямо как по дороге. О, так это и есть дорога. Кажется, я от неё немного отклонился, управляю вручную чисто ради удовольствия, но трудно уследить за ретрансляторами, когда тут и так есть, на что посмотреть. А ретрансляторы сделаны скорее для автопилота, чем для человеческого зрения. О, а вот проход в каньон Офир, вот это щель! Эта стена, не знаю, наверное, тысяч двадцать футов высотой. Господи боже! Если предыдущее называется ущелье Кандор, это, значит, ущелье Офир, правильно? Хотя лучше звучало бы, если бы его называли Вратами Офир. Так, сверимся с картой… Хм-м, выступ на западной стороне ущелья называется Кандор Лабес, это «губы» вроде бы? Или «горло» Кандор. Или, хм-м… не знаю. А вообще, конечно, расщелина тут ещё та. Крутые склоны с обеих сторон, двадцать тысяч футов в высоту. Это в шесть-семь раз выше скал в Йосемитском парке. Черт, но они не выглядят настолько уж выше, если честно. Конечно, они уменьшились в перспективе. Не помню точно, как выглядит Йосемит… Да, Кандор самый поразительный каньон, какой только можно представить! Ах, а слева от меня столовая гора Кандор! Я только что впервые увидел, что это не часть стены Кандор Лабес. Готов поспорить, с вершины горы открывается чертовски классный вид. Там точно появится гостиница, куда будут прилетать на планерах. Хотел бы я туда подняться и увидеть сам! Летать там наверняка будет очень здорово. Пускай и опасно. Я вижу там пылевые вихри, маленькие, но яростные, очень плотные и тёмные. Но сквозь пыль на плато попадает луч света, как кусок сливочного масла, висящий в воздухе. О боже, какая красивая планета!

Ниргал мог с этим лишь согласиться. Он даже засмеялся от счастья, когда голос говорил о том, что здесь будут летать. Это помогло ему лучше понять тон, которым иссеи говорили о Джоне Буне, и боль, которая никогда их не покидала. Насколько лучшим был бы мир, если бы Джон Бун остался в нем не только как голос, сохраненный в искине, как здорово было бы наблюдать, как Джон Бун ведёт переговоры, верша историю Марса! И помимо прочего, он спас бы Ниргала от бремени этой роли. Но от него остался лишь этот радостный приятный голос. А Ниргал остался наедине со своей проблемой.