Ким Робинсон - Марсианская трилогия

Ветер в дельте свеж: я замёрз —

Мужик в годах, на балке верхом,

Не фальшивку из Джерси разгрызть готов,

Но, истинно, дольку Нового Света —

Странно даже представить это —

С соседней планеты камень.

Объяснить невозможно, но мне,

Мечтавшем о Марсе, на земле

Открылся, полный трепета мир,

Лучше, чем прежде, я видел его:

Вечер вокруг красотою дышал,

Ночь опускалась, как занавес в театре,

Плыла на восток чёрных птиц череда,

Мой дом – под ногами. В солнца лучах

Утёс купался – и я положил

Камень в рот. Увы! Ничего —

Ни тока по венам, ни языков

Новых в копилку – не разжевать мне,

Не раскусить создание Марса.

Вкуса у камня, видимо, нет,

Скрипит на зубах, как песок,

Коль проглочу – окажется смыт,

Но желудочный сок, касаясь,

Сгладит контуры, унесёт

Пару атомов – ведь графит

Остается в костях – у него

Семь лет цикл распада, даже год —

Уже хорошо – так я сидел,

Переваривал Марс, солнце в глаза

Било сквозь Бериессы щель.

Дует ветер – как листья осенью,

Жизни кружит, но невозможные

Эйфория и скорбь – одно:

Пыльный вихрь, игра настроения.

Плыть ли ястребом в небесах,

Виться змеем в прахе земном —

Все – гармония и сплетение

Неких тайн. Чтоб закат такой

Увидать, нужно много лет

Тренировки воли и взгляда:

Чудный день, когда мир пришел

В равновесье с моей душой.

Я глотаю Марс – предо мной

Миражи цветут, притворяясь

Калифорнией.

Красный плач

Этого не понять

Никогда, никому, поверь:

Ни через призму минувшей жизни,

Ни заселяя Марс теперь,

Они не узнают, как здесь было,

Прежде, чем мы изменили мир.

Как небо алело в закатный час,

Как просыпались в солнца лучах,

С бодростью в теле – камни у ног

Всегда на две трети легче земных,

Даже в снах, заветом сочли мы

Этот факт, и путь был открыт

В суматохе дел и событий:

Нить Ариадны, скользя змеей,

Иногда исчезала, чтобы вновь

Появиться и вести за собой,

Мостками над бездной лечь.

Как зависели в эти дни

От скафандров, в которых шли, —

Не добыча пыльных ветров,

Но пилигримы, пьяны

От страсти: смотрели вдаль,

Сгорая в марсианском огне.

В венах, в уме он пульсировал —

Мысль рождалась из тьмы:

«Человек подобен планете,

Поверхность её и душа —

Близнецы – им не жить

Друг без друга», – с неё

Начались перемены.

Правду – прошлого больше нет —

Мы принять не хотели.

Не узнавали знакомых мест,

Видов памятных и каменьев,

Все былое в минуту одну,

Растаяло как туман,

Марс без покровов пред нами лёг,

Расчерчен ветрами, наверное.

Мог бы Маленький Принц здесь мечтать:

В маленьком мире думать о том,

Почему зажигают звезду,

На склоне вулкана грезить,

За небесами искать ответ —

Прочь улетели и мы, и, в песке

Красном простершись, поняли вдруг:

Мы чужие на этой земле,

И всегда знали: Марс нам – не дом.

«Мы лишь гости на этой планете», —

Сказал Далай-лама очень давно.

Столетье всего тут живём,

И, может быть, пробил час,

Забыв про эго, служить добру,

Как Будда всем помогать.

Мы знали, с чем встретимся, говорю,

В морщинах Марса любой мог прочесть,

Рельеф нашей жизни – средь впадин и гор,

Оврагов и звёзд – и она

Бесплодна, как земли эти:

Красная пыль, скалы, рассвет —

Красный янтарь нового дня —

В нем застынем навеки.

Два года

Мы были братьями тогда – ты и я,

А мама на работе целый день,

Без бабушки, друзей, большой семьи,

Вдвоем ходили – вместе веселей —

В ближайший парк, средь улиц городских:

С Ямайки няньки нам смотрели вслед,

Качая мелких, от жары больны.

Вокруг – детишки, мама вслед за дочкой,

Я – за тобой, дыханье затаив:

Ты на качелях – я сожму ладони,

Волнуюсь – надувным мостом бежишь

И, запрокинув голову, хохочешь.

Застыл у края – спрыгнуть не спешишь,

Взглянул назад – путь без падений пройден.

С едой играешь – смех взлетает звонкий.

Сок яблочный тебе не по нутру

(Хоть это – ложь), нечаянно прольется,

Смеешься – луже рад и воробью.

В развалы книжные – по пыльным полкам

Тома расставим, бомбы ли – не суть:

Швырял их на пол, потешая взрослых,

Я запретил, а ты пустил слезу.

Так прочь отсюда: нас зовет дорога,

Уткнешься в шею мне, в пути уснув.

Идём домой. Лед-молоко кипит —

Привет от мамы – очень хочешь пить,

Лоб трону языком – ты весь горишь,

Тебя качаю, не спуская с рук:

Все высосал – бутылочка скрипит.

Едва задремлешь – книгу я пишу,

На Марсе отдыхаю целый час,

Иль размышляю и в окно гляжу,

В поток машин. Твой плач пробудит нас

От снов пустых – назад вернёмся мы.

Движенья звёзд, орбиты, зодиак

Рассчитаны, как наш с тобою быт,

Беда и мука: вновь менять пеленки,

И «ложечка за маму», вечный крик,

Дни чёрные, когда проходит дворник,

Когда из кубиков возводим дом:

Я строю, ты крушишь. Чего же больше?

Все это время говоришь – жуешь

Глоссолалии с именами смесь:

Приказы, утвержденья – г’лять идём!

Игра «Что папе сделать?» – всех смешней.

Ещё ты понял принцип аналогий,

Как сходство разных вроде бы вещей:

Синь грузовик, синь неба – ты в восторге,

Лицо сияет, и слова текут,

И описанье речью обернется:

Сильно. Плюю. Небо. Я. Солнце. Грусть.

В той же гостиной сидим с тобою,

Каждый сам по себе – я дивлюсь,

Сколько разлукой долгою стерто.

Были – сиамские близнецы,

Теперь держит дома лишь непогода.

Смотрю волейбол, спортканал подключив,

В колонках – Бетховен, читаю Пост —

Играешь с машинками и бурчишь

Что-то себе под нос,

В собственном мире – пока я гляжу

Все мои «я» сменяет одно,

Радо концу. Спрошу: «Милый мой,

Давид, расскажи, ты помнишь Бетесду?»

Мать, с жаром тем же, спросила б меня про Сион.

Давид удивился: «Нет, папа, я знаю наш дом,

Где что стояло, как выглядел он,

По фотографиям и открыткам – видел мамин

альбом».

В моей памяти вместо Сиона

Калифорния – велик трехлетки,

Что с отцом собирали у елки,

Шоколадный. «Я взял его целым», —

Он сказал. Все минувшее – ложно.

Давид, за тебя болит сердце,

Ты понял: мир – жесток и неверен,

Говоришь, «не помню Бетесды».

Ты познал отчаянье, гнев,

Муки и смерть.

Зальешься ли смехом, как в детстве,

Увидев, что лебедь к причалу плывет?

Ты ликовал, лишь поймает он хлеб.

Был вне себя и больше, чем

Воспоминания и надежды, —

Вмиг такой страх сходит на нет.

Брат мой, мальчик потерянный,

За двоих мне помнить позволь,

Наше счастливое время.

Прощаюсь с Марсом

Я бродил по Сьерра-Неваде —

В Драконьем Бассейне вечер застиг,