Ким Робинсон - Марсианская трилогия

Возле деревьев, где ручейки

Падают вниз – расколот гранит,

А по кромке трещины той

Вьется пышный зелёный мох.

На берегу – роща бонсаи,

У водопадов – чёрный поток

Глянцем блестит, тронут лучом.

Я стоял и смотрел в глубину —

Чаша бассейна или кулак

Серый, лишайником оплетен,

Убран ковром из трав?

Щебень и камнеломки цвет,

Из осоки на самом дне,

Поднимаются иглы скал.

Лагерь разбил у воды – из вещей

Спальный мешок, мат, походная печь,

Полотнище на землю. Ужин кипит

Прямо у ног. Свет становится синим.

Пенье ручья. В небесах

Звезды глаза открыли.

На вершине горной застыл

Розовый блик, а сам пик – индиго,

Но, границу цветов размывая,

Мрак превращает их в тени. Мерцают

Сотни светил в вышине и разлит

Млечный Путь над ложем моим:

Он никогда не устанет

Видеть все те же сны,

Слушать в горах обвалы,

Голос живого камня.

…Подскочив, тянусь за очками,

Вверх смотрю на рой Персеид:

Звезды падают в темноте,

Вниз летят с каждым стуком сердца,

Быстро, медленно, близко, вдали,

Красноватых много и белых.

Распадаются. С треском жар

Рассыпают по сторонам —

Их следы на граните горели,

А мой взор приковал,

Алый пламень, но на местах,

Звезды остались, светом

Полня каменный кубок резной

Бассейна драконов: мы в страхе глядели

Как фейерверк небо рвал,

Пронзая воздух у самых вершин,

Засыпав искрами Фин Дом.

Надо мной метеор пролетел.

Уау, я вскрикнул, но жуткий шум

Ввергнул во тьму, в огненный ад,

Боже, они горят!

Боже мой! Я кричал,

Пока лез из мешка, шарил вокруг,

Искал ботинки, а воздух тлел,

Пах, как листва в ноябрьских кострах.

Из фляжки глотнув, я любовался

Огнями, что гасли и вновь пылали,

Ещё раз бога призвав

В свидетели, побежал

К ручью и расстался с мыслью,

Что видел все, звездный дождь увидав.

Ведь бассейн изрыгал огонь,

Пред глазами кружили искры,

Зелень молний гвоздила дно

Каждый миг, пока наконец-то

Не сгустился мрак. Уяснивший,

Теперь не время для спешки,

Зачарован оранжевым метеором,

Камнем, оставшимся на плите,

Дикой звездой, пышущей светом,

Я уселся поодаль.

Дыханье унял, примостившись

В позе лотоса, за агонией,

Угасаньем огня следил,

Жар ловил ладонью открытой —

Уплывающий вверх туман,

Поднимавшийся к небосводу,

От раскаленного добела

Камня, подчёркивал глянец мёртвый —

Черным зеркалом стал бассейн,

Отражая ночную тишь.

Запах дыма ещё не исчез.

На местах своих все светила,

Звездопад прошёл, и журчит,

Устремляясь дальше, поток —

Тоже некий свидетель тайн

Неотмирных. На визитера

Я глядел – он делился теплом

Со мной, истекая мглою:

Оранжевый гас отблеск,

Сменяясь ржавым и чёрным.

В лагерь, спальный мешок захватить,

Вернулся я, чтоб не простыть,

Как тут уснешь? Томила меня

Бессонница прежде, но оправдал

Ночь эту гость мой. Нездешний цвет

Сажи покрыли хлопья —

Ржавый блик в сиянье луны,

Что висит над пиком кривым,

В бассейн опуская холодный взгляд,

Воду в ручье рябит.

Бледный огонь меркнет впотьмах,

Метеорит сливается с ночью,

Все ещё тёплый в глубине

Каменной чаши, среди теней

Тусклых гранитных плит.

На рассвете он почернел.

Я его с собой захватил:

Над камином лежит теперь

Напоминает о чуде в горах,

О месте людей и других мирах.

Я не забуду, как в звездном дожде

Он прожег небеса,

Как оранжевый свет дарил,

Маленьким солнцем согревал.

XXVIII. Сиреневый Марс

Он вырывается из беспокойного сна и жаждет кофе. Выходит на кухню к семье, садится за стол. Завтрак – будто сцена картины Мэри Кэссетт, если бы её писал Боннар или Хогарт.

– Сегодня собираюсь закончить книгу.

– Хорошо.

– Дэвид, одевайся скорее, тебе уже пора в школу.

Дэвид отрывается от книги.

– Что?

– Одевайся, уже пора. Тим, хочешь хлопьев?

– Не.

– Ладно. – Он усаживает Тима на стул перед миской. – А так?

– Не. – Копает ложкой в миске.

Начало занятий все ближе, и Дэвид начинает своё ежедневное воссоздание парадокса Зенона – той самой загадки об Ахиллесе и черепахе, в данном случае – успеет ли Ахиллес в школу, если выйдет из дому в последнюю минуту? «Ахиллес» шевелится все медленнее и все меньше обращает внимание на окружающий мир, пока в итоге не оказывается в совершенно ином пространственно-временном континууме, очень слабо взаимодействующем с этим. Удивляясь, как этот «мальчик-нейтрино» вообще может быть настолько рассеянным, его отец перемалывает зерна для своего утреннего кофе по-гречески. Раньше он пил эспрессо, но в последнее время пристрастился к мутному кофе по-гречески, который готовил себе сам, наслаждаясь его запахом. На Марсе более разреженная атмосфера не позволила бы ему так хорошо ощущать этот запах, а значит, ничто там не сравнится со вкусом утреннего кофе. И вообще Марс может оказаться настоящим кулинарным кошмаром, где все на вкус будет казаться пылью, отчасти потому, что там действительно пыльно. Но они по возможности приспособятся и к этому.

– Ты готов?

– Что?

Он усаживает Тима вместе с миской хлопьев в велосипедную тележку и начинает крутить педали вслед за Дэвидом. Они едут в школу через всю деревню. Идет конец лета на тридцать седьмой северной широте, и по обе стороны от велосипедной дорожки виднеются цветы. В небе проплывают пухлые облака.

– Если на Марсе мы тоже будем ездить в школу на велике, крутить педали будет легче, но будет холоднее.

– А на Венере ещё холоднее.

В школьном дворе полно детей.

– Хорошо себя веди. Слушай учителя.

– Что?

Он подъезжает к садику Тима, оставляет его там и торопливо возвращается домой. Затем сочиняет себе список дел, благодаря которому сразу чувствует себя молодцом и который помогает ему справиться с зарождающимся чувством, будто у него слишком много работы. Это действительно помогает взбодриться и приводит к мысли, что на самом деле все не так плохо, как он думал. Ощущая душевный подъём, он делает из списка самолетик и запускает его в мусорное ведро. Не потому, что во всей этой последовательности нельзя найти причинно-следственные связи. Просто все получится само собой. Или нет.

Он решает покосить лужайку, перед тем как приниматься за работу. Нужно сделать это, пока трава ещё не выросла по колено, особенно если пользуешься несамоходной газонокосилкой, как он, – по экологическим, эстетическим, атлетическим и психопатологическим причинам. Сосед, приветствуя его, машет рукой, а он вдруг в изумлении останавливается и сообщает:

– На Марсе трава разлетится во все стороны! Нужно будет прилепить какую-нибудь корзинку! Да и трава эта не будет такой же зелёной.