Наталья Бульба - И только вера...

У него ещё была возможность передумать…

— Это время будет тяжелым, — твердо посмотрел он на сына. — Иногда будет подступать. До тошноты. До воя. До отчаяния. Только упасть, признав свою слабость…

Пауза была короткой, лишь вспомнить, за миг пролистав всю жизнь.

Вспомнить о той пустыне, где, спасая жизнь брата, задушил голыми руками песчаного льва. О погребальном костре, пепел с которого был пеплом его отца. О том, как впервые вглядывался в глаза новорожденного сына, видя в них не будущее — себя… таким, каким он был. Не императором — мужчиной, мужем, человеком…

Вспомнить о каждой женщине, которую вжимал в свое тело, ища и даря удовольствие. О каждом из множества детей. И о тех… двоих, которым лишь предстояло когда-нибудь родиться. И не важно, что не его кровь будет течь в их жилах. Главное…

О друзьях… Немногих, но тех, когда можно обходиться без лишних слов.

О горах, уже давно ставших безмолвными свидетелями его потерь и свершений.

О небе… О небе и крыльях, однажды отданных другим.

О так и не законченном хатче…

И о ней…

Он до сих пор «слышал» тот звук… Шаркающие шаги и нудный, ерзающий по нервам звон цепей.

Шарк… дзинь…

Шарк… дзинь…

Шарк… дзинь…

У него еще была возможность передумать, но он знал, что не сделает этого.

Не ради себя — ради сына и… Таши, которым нужна была эта свобода. Свобода от него!

— И когда ты подберешься к этой черте, когда осознаешь собственную слабость, весь тот ужас, когда должен, но… — Голос все-таки сорвало. На миг… — Ты подойдешь к зеркалу и посмотришь ңе в чужие, в свои глаза. И увидишь в них силу и мужество. Увидишь в них путь, который пришлось пройти мне, моему отцу и отцу моего отца и каждому из тех, кто был до нас. Ты увидишь в них веру и надежду, которые передашь своему сыну, чтобы он продолжил то, что начато не тобой. И ты не отступишь, ты будешь биться до конца. Не своего конца — твоих врагов, ежесекудно помня, кто и почему стоит за твоей спиной.

— Я сделаю это… отец! — твердо произнес Радормир, принимая сказанное.

Не клятвой…

Словом, по которому ему предстояло жить…

Посадочный бот перестал быть даже точкой в прозрачной синеве неба, а они продолжали стоять, глядя куда-то вдаль.

Сын, друг и… Кем он стал для императора Индарса, Шаевский не задумывался… до этой минуты.

Наследник начатых генералом Орловым отношений, в которых доверие между людьми стало залогом доверия между секторами? Непутевый отец юной девушки, оказавшейся единственной для одного из его сыновей? Невольный ученик? Соратник по делу, которое рано или поздно, но назовут великим? Просто человек, оказавшийся в нуҗное время в нужном месте?

Имело ли это значение? Не вообще — именно сейчас, когда реальность вдруг врезала без замаха, одним ударом расставив все даже не по местам — по эпохам, одна из которых заканчивалась здесь и сейчас, а вторая…

— За императора Индарса! — добавив остроты моменту, Йорг достал фляжку. Сделав глоток, поморщился, протянул Радормиру.

— За императора Индарса, — повторил тот. Кашля не сдержал — спирт был ядреным, на глазах выступили слезы…

Этим было можно. Не потеря, но…

— За вице-адмирала Ирадиса Айзера, начальника особого аналитического отдела при Коалиционном Штабе! — четко, жестко, произнес Шаевский.

Глотнув на выдохе, вытер рукавом глаза, признавая за собой право… не на слабость, на… человечность. На щемящую боль. На звенящую тоску. На…

— Он оставил ящиқ шаре. Просил передать лидер-капитану, — сбил его с мысли Радормир. — Не хотелось бы действовать напрямик…

— Без проблем, — возвращая фляжку, кивнул Шаевский. И тут же поправился: — Прошу меня простить, господин…

— Остынь, подполковник, — довольно грубо оборвал его Радормир. Закинул голову назад… — Тихо-то как…

Небо. Изломы гор. И тишина…

А еще звезды, равнодушное к их радостям и горечям будущее. Настоящее, с которого все начиналось, но… не заканчивалось. Мысли. Не сказанные слова. Не реализованные идеи…

Жизнь…

Все это было их жизнью. Каждого и всех вместе…

— Нам пора!

Красотка перекатилась, подминая мужчину под себя, но тут же вновь оказалась снизу:

— Рано, — довольно ухмыльнулся прижавший ее к кровати Фрай. — Им ещё договариваться и договариваться.

— А если ускорить? — потянулась она, чувствуя, как играют мышцы не только ее, но и чужого тела. — Ты ведь можешь?

— Могу, — фыркнув, заверил ее вольный, — но зачем? Пока они там, мы…

— А если у Горевски не хватит терпения? — мурлыкнула она, готовясь к очередному рывку.

— Его хватит у Гросса, — заверил ее Фрай, ловко перехватив бросок. — Малышка, тебе стоит признать, что здесь мы с тобой на равных, — добавил он, раздвигая ее ноги коленом. Вроде и грубо, но…

О том, насколько сдерживает себя этот матерый хищних, она догадывалась. Ловила отголосками идущего из нутра рыка, замечала в движениях, резких, но аккуратных до той грани, когда можно говорить об осторожности.

Скажи кто другой, что тақое возможно, не поверила бы, а когда сама…

Мысль появилась и ушла, став острым наслаждением, заставившим забиться под ним, требуя дать все, что мог лишь он… продолжавший оставаться врагом мужчина.

— Сволочь ты, — прохрипела Красотка, когда вновь оказалась способна говорить.

— Знаю, — утробно засмеялся тот в ответ. Освободив от тяжести своего тела, откинулся на подушку рядом. — Останешься со мной?

Она поднялась на локте, жестом, который вполне могла посчитать собственническим, обвела контур губ. Жестких, привыкших к грубости слов, а не нежности поцелуев.

— Максимум, могу стать посредником.

— А если… — он отзеркалил позу.

Нагота не смущала ни одного, ни другого. Для демоницы — вполне естественно, да и было, что показать, для него…

По двери долбанули. Явно кулаком. Потом ещё раз…

— Прикройся, — бросил Фрай, поднимаясь. Прежде чем открыть, оглянулся. Кивнул, когда она подтянула истерзанную их стараниями простынь к самому подбородку. — Что тебе? — спросил грубо, чуть сдвинул тяжелую створу.

— Капитан зовет, — донеслось из коридора. — Вместе с этой…

— Сейчас будем, — толкнул он дверь вперед. — Собирайся! — Последнее относилось уже к ней.

Не торопясь последовать похожей на приказ просьбе, Красотка потянулась, позволяя ткани сорваться на пол, обнажая все, что и так уже принадлежало ему. Потом села, исподволь наблюдая, как он смотрит на нее. Как взглядом опрокидывает навзничь, сжимает ладонями груди, впечатывается в тело, вырывая не стон — крик.

Сколько их было в ее жизни, сильных и знающих чего хотят мужчин, но замкнуло именно на нем. Так похожем на нее и таким другим…

Этого понимания хватило, чтобы сорвало. Не снаружи сорвало — внутри: