All Flesh is Grass

Он живет здесь уже десять лет, и он счастлив, ему хорошо среди лиловых цветов, они стали ему друзьями, наконец-то он защищен от злобы и жестокости мира, в котором родился. Мир этот был зол, был жесток с Таппером, потому что Таппер не такой, как все, — но как часто злоба и жестокость преследуют и тех, кто ничем не выделяется среди других.

To Tupper, I knew, this must seem a fairyland, for real. Here was the beauty and the simplicity to which his simple soul responded. Here he could live the uncomplicated and undisturbed sort of life for which he'd always yearned, perhaps not knowing that he yearned for it.

I set the plates and pot on the river bank and stooped above the water, scooping it up in my two hands, clasped together, drinking it. It had a smooth, clean taste and despite the heat of the summer sun, it had a touch of coldness.

Тапперу, конечно, кажется, что он попал в волшебный край, сказочная страна фей стала для него явью. Здесь красиво и просто — эта безыскусственность и красота созвучны его простой душе. Здесь он может жить бесхитростно, безмятежно, к такой жизни он всегда стремился, по ней тосковал, сам того не понимая.

Я поставил горшок и тарелки на берегу, нагнулся пониже, сложил ладони ковшиком, зачерпнул воды и стал пить. Вода была чистая, точно ключевая, и, наперекор жаркому летнему солнцу, прохладная.

As I straightened up, I heard the faint sound of crinkling paper and, with a sinking heart, suddenly remembered. I put my hand into my inside jacket pocket and pulled out the long, white envelope. I flipped back the flap and there was the sheaf of money, the fifteen hundred dollars that Sherwood had put on the desk for me.

Выпрямляясь, я услыхал слабый шелест бумаги, и сердце екнуло: я вдруг вспомнил! Сунул руку во внутренний карман куртки и вытащил длинный белый конверт. Он не был запечатан, я открыл его — внутри лежала пачка денег, полторы тысячи долларов, которые передал мне Шервуд.

I squatted there, with the envelope in my hand and I thought what a damn fool thing to do. I had meant to hide it somewhere in the house, since I intended leaving on the fishing trip with Alf before the bank had opened, and then, in the rush of events, had forgotten it. How in the world, I wondered, could one forget fifteen hundred dollars!

With a cold sweat breaking out on me, I ran through my mind all the things that could have happened to that envelope. Except for plain fool luck, I'd have lost it a dozen times or more. And yet, aghast as I might be that I should so utterly forget such a handsome sum of cash, as I sat there and looked at it, it seemed to have lost some of its significance.

С конвертом в руке я присел на корточки. Какого же я свалял дурака! Мы с Элфом собирались на рыбалку с утра пораньше, когда банк еще не открыт, и я хотел покуда спрятать конверт где-нибудь дома, а потом началась кутерьма, я закрутился и позабыл. Это ж надо — забыть про полторы тысячи долларов!

Я перебрал в уме все, что могло случиться с этим конвертом, и меня прошиб холодный пот. Я мог потерять его раз двадцать — и чудо, что не потерял. Вот уж поистине, дуракам счастье! Но странно: вот я сижу на берегу, ошарашенный собственной забывчивостью, держу в руках кругленькую сумму — и оказывается, почему-то она теперь не так уж много для меня значит.

Perhaps it was, I thought, a condition of Tupper's fairyland that I should not think so highly of it as I had at one time. Although I knew that if it were possible to get back into my world again it would assume its old importance. But here, for this little moment, a crude piece of pottery made out of river day was an important thing, a hut made out of sticks and a bed made out of leaves. And more important than all the money in the world, the necessity to keep a little campfire burning once the matches were gone.

Быть может, это на меня так подействовало тапперово волшебное царство, что деньги для меня уже не столь важны, как прежде? Хотя, конечно, если бы я сумел возвратиться домой, они вновь значили бы очень, очень много. Но здесь, в чужом мире, на краткий миг стало важно другое: неуклюжая утварь, грубо вылепленная из речной глины, шалаш из ветвей и куча листьев вместо постели. И куда важнее всех денег на свете поддерживать крохотный костер, потому что спичек здесь нет.

Although, I told myself, this was not my world. This was Tupper's world, his soft, short-sighted world—and tied in with it was his utter failure to grasp the overwhelming implications of this world of his.

For this was the day about which there had been speculation—although far too little speculation and too little done about it because it seemed so distant and so improbable. This was the day that the human race had come into contact (or perhaps, collision) with an alien race.

А впрочем, ведь это не мой мир. Это мир Таппера, безвольный, подслеповатый, как он сам, — и где ему понять, что таит в себе и чем грозит этот мир.

Ибо настал день, который давно предвидели и о котором много рассуждали... хотя рассуждали куда меньше, чем следовало, и слишком плохо к нему готовились, ведь он казался таким далеким, таким невероятным. Настал день, когда человечество встретилось (а быть может, вернее сказать — столкнулось) с иным разумом.

All the speculation, of course, had concerned an alien out of space, an alien on, or from, some other world in space. But here was the alien, not out of space, but time or at least from behind a barrier in time.

It made no difference, I told myseIf. Out of either space or time, the involvement was the same. Man at this moment finally faced his greatest test, and one he could not fail.

Правда, мы всегда рассуждали либо о пришельцах из космоса, либо о встрече с чужим разумом с какой-нибудь далекой планеты. А тут пришельцы не из пространства, но из времени, или, во всяком случае, из-за барьера времени.

А не все ли равно? Из пространства ли, из времени ли — осложнения те же. Вот он пришел — час, когда человеку предстоит величайший в истории экзамен, и провалиться нельзя.

I gathered up the pottery and went back up the trail again.

Tupper was still sleeping, but no longer snoring. He had not changed position and his toes still pointed at the sky.

The sun had moved far down the west, but the heat still held and there was no hint of breeze. The purple of the flowers lay unstirring on the hillsides.

Я собрал посуду и стал подниматься по тропинке. Таппер еще спал, но больше не храпел. Он по-прежнему лежал на спине, пальцы ног все так же торчали в небо.

Солнце клонилось к закату, но жара не спадала, в воздухе — ни ветерка. И лиловые цветы на склонах холмов недвижны.

I stood and looked at them and they were innocent and pretty and they held no promise and no threat. They were just a field of flowers, like a field of daisies or of daffodils. They were the sort of thing that we had taken for granted all our years on earth. They had no personality and they stood for nothing except a splotch of colour that was pleasing to the eye.

Я стоял и смотрел на них — цветы как цветы, милые, невинные, словно бы ничего не обещают и ничем не грозят. Просто луг, поросший цветами, — все равно как ромашками или нарциссами. Мы, люди, искони привыкли к цветам и ничего худого от них не ждем. Они безличны, они ничего не значат, радуют глаз яркими красками — и только.

That was the hard thing about all this, I thought—the utter impossibility of thinking of the Flowers as anything but flowers. It was impossible to think of them as beings, as anything that had even a symbol of importance. One could not take them seriously and yet they must be taken seriously, for in their right they were as intelligent, perhaps more intelligent than the human race.

I put the dishes down beside the fire and slowly climbed the hill. My moving feet brushed the flowers aside and I crushed some of them, but there was no chance of walking without crushing some of them.

Вот в том-то и загвоздка, в голове никак не укладывается, что эти Цветы — не просто цветы. Не верится, будто они — разумные существа, будто за ними стоит нечто значительное, весомое. Трудно принять их всерьез, а надо, ибо по-своему они столь же разумны, как люди, а быть может, и разумнее.

Я оставил посуду у костра и начал медленно подниматься в гору. На ходу я раздвигал и мял цветы, а некоторые раздавил, но просто невозможно было пройти, не растоптав ни одного цветка.

I'd have to talk to them again, I told myself. As soon as Tupper could get rested, I'd talk to them again. There were a lot of things that must be clarified, much to be explained. If the Flowers and the human race were to live together, there must be understanding. I ran through the conversation I'd had with them, trying to find the gentle threat that I knew was there. But from what I could remember, there had been no threat.