All Flesh is Grass

For, staring at that second skull, grinning at me out of the darkness of the soil that stood poised above the water, I knew that the human race faced the greatest danger it had ever known. Except for man himself, there had been, up to this moment, no threat against the continuity of humanity. But here, finally, that threat lay before my eyes.

Солнце село, алмазные искры на воде угасли. Смеркалось, и ручей казался темным, почти бурым.

Крутой черный берег вдруг ощерился ухмылкой мне навстречу, и а застыл, вглядываясь, — передо мной белел ряд обломанных зубов, выпукло круглился череп. Течение хватало меня за ноги, стараясь увлечь за собой, вода тихонько рычала на меня, с темнеющих холмов тянуло холодом... меня пробрала дрожь.

Ибо, глядя на этот второй череп, оскалившийся мне навстречу из черной крутизны, я понял: человечеству грозит величайшая, небывалая опасность. Доныне род людской мог погибнуть только по собственной вине, по вине людей. И вот у меня перед глазами новая угроза.

13

I sighted the small glowing of the fire before I reached the camp. When I stumbled down the hillside, I could see that Tupper had finished with his nap and was cooking supper.

“Out for a walk?” he asked.

“Just a look around,” I said. “There isn't much to see.”

Спотыкаясь в полутьме, я спускался по косогору и еще издали увидел красноватый отблеск костра: Таппер уже проснулся и готовил ужин.

— Погулял? — спросил он.

— Так, огляделся немного, — ответил я. — Тут и смотреть особенно не на что.

“The Flowers is all,” said Tupper.

He wiped his chin and counted the fingers on one hand, then counted them again to be sure he'd made no mistake.

“Tupper?”

“What is it, Brad?”

— Одни Цветы — и все, — подтвердил Таппер.

Он утер подбородок, сосчитал пальцы на руке, потом пересчитал сызнова, проверяя, не ошибся ли.

— Таппер!

— Чего?

“Is it all like this? All over this Earth, I mean? Nothing but the Flowers?”

“There are others come sometimes.”

“Others?”

“From other worlds,” he said. “But they go away.”

— Тут что же, всюду так? По всей этой Земле? Больше ничего нету, одни Цветы?

— Иногда еще разные приходят.

— Кто — разные?

— Ну, из разных других миров. Только они опять уходят.

“What kind of others?”

“Fun people. Looking for some fun. “ “What kind of fun?”

“I don't know,” he said. “Just fun, is all.”

— А какие они?

— Забавники. Ищут себе забаву.

— Какую же забаву?

— А а не знаю. Просто забаву.

He was surly and evasive.

“But other than that,” I said, “there's nothing but the Flowers?”

“That's all,” he said.

“But you haven't seen it all.”

Таппер отвечал хмуро, уклончиво.

— А больше здесь никто не живет, кроме Цветов?

— Никого тут нету.

— Ты разве всю эту Землю обошел?

“They tell me,” Tupper said. “And they wouldn't lie. They aren't like people back in Millville. They don't need to lie.”

He used two sticks to move the earthen pot off the hot part of the fire.

“Tomatoes,” he said. “I hope you like tomatoes.”

— Они мне сами сказали. Они врать не станут. Они не то, что милвиллские. Им врать ни к чему.

Двумя сучьями он сдвинул глиняный горшок с пылающих угольев в сторонку.

— Помидоры, — сказал он. — Любишь помидоры?

I nodded that I did and he squatted down beside the fire to watch the supper better.

“They don't tell nothing but the truth,” be said, going back to the question I had asked. “They couldn't tell nothing but the truth. That's the way they're made. They got all this truth wrapped up in them and that's what they live by. And they don't need to tell nothing but the truth. It's afraid of being hurt that makes people lie and there is nothing that can hurt them.”

Я кивнул; он опустился на корточки у огня, чтоб лучше следить за своей стряпней.

— Они всегда говорят правду, — вновь начал Таппер. — Они и не могут врать. Так уж они устроены. У них вся правда внутри. Они ею живут. Им и ни к чему говорить неправду. Ведь люди почему врут? Боятся, вдруг им кто сделает больно, плохо, а тут никого плохого нет, Цветам никто зла не сделает.

He lifted his face to stare at me, daring me to disagree with him.

“I didn't say they lied,” I told him. “I never for a moment questioned anything they said. By this truth they're wrapped up in, you mean their knowledge, don't you?”

“I guess that's what I mean. They know a lot of things no one back in Millville knows.”

Он задрал голову и уставился на меня с вызовом — дескать, попробуй, поспори.

— Я и не говорил, что они врут, — сказал я. — Пока что я ни в одном их слове не усомнился. А что это ты сказал: у них правда внутри? Это ты про то, что они много знают?

— Да, наверно. Они много-много всего знают, в Милвилле никто такого не знает.

I let it go at that. Millville was Tupper's former world. By saying Millville, he meant the human world.

Tupper was off on his finger-counting routine once again. I watched him as he squatted there, so happy and content, in a world where he had nothing, but was happy and content.

Я не стал возражать. Милвилл — это прошлое Таппера. В его устах Милвилл означает человечество.

А он опять принялся пересчитывать пальцы. Сидит на корточках, такой счастливый, довольный, в этом мире у него совсем ничего нет — но все равно он счастлив и доволен.

I wondered once again at his strange ability to communicate with the Flowers, to know them so well and so intimately that he could speak for them. Was it possible, I asked myself, that this slobbering, finger-counting village idiot possessed some sensory perception that the common run of mankind did not have? That this extra ability of his might be a form of compensation, to make up in some measure for what he did not have?

Поразительна эта его способность общаться с Цветами! Как мог он так хорошо, так близко их узнать, чтобы говорить за них? Неужели этому слюнявому дурачку, который никак не сосчитает собственных пальцев, дано некое шестое чувство, неведомое обыкновенным людям? И этот дар в какой-то мере вознаграждает его за все, чего он лишен?

After all, I reminded myself, man was singularly limited in his perception, not knowing what he lacked, not missing what he lacked by the very virtue of not being able to imagine himself as anything other than he was. It was entirely possible that Tupper, by some strange quirk of genetic combination, might have abilities that no other human had, all unaware that he was gifted in any special way, never guessing that other men might lack what seemed entirely normal to himself. And could these extra-human abilities match certain un-guessed abilities that lay within the Flowers themselves?

В конце концов, человеческое восприятие на редкость ограниченно: мы не знаем, каких способностей нам не хватает, и не страдаем от своей бедности именно потому, что просто не в силах вообразить себя иными, одаренными щедрее. Вполне возможно, что какой-то каприз природы, редкостное сочетание генов наделили Таппера способностями, недоступными больше ни одному человеку, а сам он и не подозревает о своей исключительности, не догадывается, что другим людям недоступны ощущения, для него привычные и естественные. Быть может, эти сверхчеловеческие способности под стать тем, непостижимым, которые таятся в лиловых Цветах?

The voice on the telephone, in mentioning the diplomatic job, had said that I came highly recommended. And was it this man across the fire who had recommended me? I wanted very much to ask him, but I didn't dare.

“Meow,” said Tupper. “Meow, meow, meow.”

Деловитый голос, по телефону предлагавший мне заделаться дипломатом, сказал, что меня рекомендовали наилучшим образом. Кто же? Уж не этот ли, что сидит напротив, у костра? Ох, как мне хотелось его спросить! Но я не посмел.

— Мяу, — подал голос Таппер. — Мяу, мя-ау!

I'll say this much for him. He sounded like a cat. He could sound like anything at all. He was always making funny noises, practising his mimicry until he had it pat.

I paid no attention to him. He had pulled himself back into his private world and the chances were he'd forgotten I was there.

Надо отдать ему справедливость, мяукал он как самая настоящая кошка. Он мог изобразить кого угодно. Он всегда неутомимо подражал голосам разного зверья и птичья и достигал в этом истинного совершенства.

Я промолчал. Он, видно, опять ушел в себя и, может быть, попросту забыл обо мне.