All Flesh is Grass

As I stood looking at the car, the brakes began to slip and the car inched forward, slowly at first, then faster, and finally the brakes gave out entirely and the car plunged down the hill, through the barrier wall, and crashed into a tree. It slowly toppled over on its side and a thin trickle of smoke began to seep from underneath the hood.

But I didn't pay much attention to the car, for there was something more important. I broke into a run, heading up the road.

Пока я стоял и смотрел, тормоза стали отпускать и драндулет двинулся вперед — сперва еле-еле, чуть заметно, потом быстрей, быстрей; под конец тормоза отказали начисто, машина рванулась под гору, через барьер, и налетела на дерево. Она медленно опрокинулась набок, из-под капота просочилась струйка дыма.

Но я вмиг забыл о машине, тут было кое-что поважней. Я бегом кинулся туда.

The car had passed the barrier and had gone down the road to crash and that meant there was no bather. I had reached the end of it!

I ran up the road, exultant and relieved, for I'd been fighting down the feeling, and having a hard time to fight it down entirely, that the barrier might run all around the village. And in the midst of all my exultation and relief, I hit the wall again.

Драндулет прошел сквозь барьер, проехал дальше по дороге и разбился — значит, в этом месте никакого барьера нет! Я дошел до конца!

Я бежал по дороге вне себя от радости, у меня гора с плеч свалилась, ведь я все время втайне опасался — и с большим трудом подавлял это чувство, — что барьер идет вокруг всего Милвилла. Но облегчения и радости хватило не надолго — я опять грохнулся о барьер.

I hit it fairly hard, for I was running hard, sure that it wasn't there, but in a terrible hurry to make sure it wasn't there. I went into it for three running strides before it tossed me back. I hit the roadbed flat on my back and my head banged upon the pavement. There were a million stars.

Грохнулся изрядно, потому что налетел на него с разбегу, ведь я был уверен, что его здесь нет, и очень спешил в этом утвердиться. С разгона я продвинулся еще на три прыжка, глубже врезался в невидимое — и тут оно меня отшвырнуло. Я распластался на спине, с маху ударился затылком о мостовую. Из глаз посыпались искры.

I rolled over and got on my hands and knees and stayed there for a moment, like a gutted hound, with my head hanging limp between my shoulders, and I shook it now and then to shake the stars away.

I heard the crackle and the roar of flames and that jerked me to my feet. I still was fairly wobbly, but wobbly or not, I got away from there. The car was burning briskly and at any moment the flames would reach the gas tank and the car would go sky high.

Я медленно перекатился на бок, встал на четвереньки и постоял так минуту-другую, точно пес, угодивший под колеса; голова бессильно болталась, и я изредка поматывал ею, пытаясь избавиться от искр, которые все еще мелькали перед глазами.

На дороге затрещало, взревело пламя, и я вскочил. Ноги подгибались, меня шатало и качало, но надо было уходить. Разбитая машина горела, как свеча, того и гляди пламя дойдет до бензобака и ее взорвет ко всем чертям.

But the explosion, when it came, was not too spectacular -just an angry, muffled whuff and a great gout of flame flaring up into the sky. But it was loud enough to bring some people out to see what was going on. Doe Fabian and lawyer Nichols were running up the road, and behind them came a bunch of yelling kids and a pack of barking dogs.

I didn't wait for them although I had half a mind to, for I had a lot to tell and here was an audience. But there was something else that stopped me from turning back—I had to go on tracking down the barrier and try to find its end, if it had an end.

Впрочем, эффект оказался поскромнее, чем я ожидал: в машине глухо, свирепо фыркнуло и взвился огненный фонтан. Все-таки получилось достаточно шумно, и кое-кто вышел посмотреть, что происходит. По дороге бежали доктор Фабиан и адвокат Николс, а за ними с громкими криками и лаем неслась орава мальчишек и собак.

Пожалуй, стоило бы их дождаться, я многое мог им сказать и мне не хватало слушателей, но я тут же передумал. Медлить нельзя, надо проследить, куда идет дальше этот барьер, и найти, где он кончается... если только он где-нибудь кончается.

My head had begun to clear and all the stars were gone and I could think a little better.

There was one thing that stood out plain and clear: a car could go through the barrier when there was no one in it, but when it was occupied, the barrier stopped it dead. A man could not go through the barrier, but he could pick up a phone and talk to anyone he wanted. And I remembered that I had heard the voices of the men shouting in the road, had heard them very clearly even when they were on the other side. I picked up some sticks and stones and tossed them at the barrier. They went sailing through as if nothing had been there.

В голове у меня стало проясняться, перед глазами уже не плясали искры, и я немного собрался с мыслями.

Одно ясно и несомненно: пустая машина может прорваться сквозь барьер, но если в ней кто-нибудь есть, барьер нипочем ее не пропустит. Человеку его не одолеть, но можно снять телефонную трубку и говорить с кем угодно. И ведь еще раньше на шоссе я слышал крики людей, стоявших по ту сторону, слышал совсем отчетливо.

Я подобрал несколько палок и камней и стал кидать в барьер. Они пролетели насквозь, словно не встречали никакой преграды.

There was only one thing that the barrier would stop and that single thing was life. And why in the world should there be a barrier to shut out, or shut in, life?

The village was beginning to stir to life.

Стало быть, этот барьер неодушевленным предметам не помеха. Он только не пропускает ничего живого. Но откуда он, спрашивается, взялся? И для чего это нужно — не пускать к нам или не выпускать от нас ни одно живое существо?!

А между тем Милвилл просыпался.

I watched Floyd Caldwell come out on his back porch, dressed in his undershirt and a pair of pants with the suspenders hanging. Except for old Doc Fabian, Floyd was the only man in Millville who ever wore suspenders. But while old Doc wore sedate and narrow black ones, Floyd wore a pair that was broad and red. Floyd was the barber and he took a lot of kidding about his red suspenders, but Floyd didn't mind.

Вышел на заднее крыльцо наш парикмахер Флойд Колдуэлл — без пиджака, подтяжки болтаются. Во всем Милвилле, кроме доктора Фабиана, один только Флойд ходит в подтяжках. Но у старика доктора они черные и узкие, как и подобает человеку степенному, а Флойд щеголяет в широченных и притом ярко-красных. Все, кому не лень, острят насчет этих его красных подтяжек, но Флойд не обижается.

He was the village smart guy and he worked at it all the time and it probably was all right, for it brought him a lot of trade from out in the farming country. People who might just as well have gone to Coon Valley for their haircuts came, instead, to Millville to listen to Floyd's jokes and to see him clown.

Он у нас малый не промах, сам первый остряк — и, видно, не зря старается: прославился на всю округу, от клиентов отбою нет, фермеры, которые с таким же успехом могли бы постричься в Кун Вэли, предпочитают съездить к нам в Милвилл, лишь бы послушать шуточки Флойда и поглядеть, как он валяет дурака.

Floyd stood out on the back porch and stretched his arms and yawned. Then he took a close look at the weather and he scratched his ribs. Down the street a woman called the family dog and in a little while I heard the flat snap of a screen door shutting and I knew the dog was in.

Стоя на заднем крыльце, Флойд потянулся и зевнул. Потом поглядел на небо — какова будет погода? — и почесал бок. Где-то в конце улицы женский голос позвал собаку, и немного погодя хлопнула дверь — значит, собака прибежала на зов.

It was strange, I thought, that there'd been no alarm. Perhaps it was because few people as yet knew about the barrier.

Perhaps the few who had found out about it were still a little numb. Perhaps most of them couldn't quite believe it. Maybe they were afraid, as I was, to make too much fuss about it until they knew something more about it.

But it couldn't last for long, this morning calm. Before too long, Millville would be seething.

Странно, подумал я, все спокойно, никто не поднял тревогу. Может быть, пока еще мало кто знает про этот барьер. Может, те немногие, кто на него наткнулся, слишком ошарашены и еще не успели опомниться. Может, им еще не верится. А возможно, они, как и я, боятся сразу поднимать шум, пробуют сперва хоть отчасти разобраться, что к чему.