Александр Громов - Запруда из песка

Конечно, у них было. Может ли студент быть трезвенником в компании себе подобных? Может, если он желторотый первокурсник. Во всех остальных случаях студент, не запасшийся на дальнюю дорогу спиртным, – это нонсенс. Так было в Сорбонне во времена Крестовых походов, так было в Германии XVIII века, так было всегда и везде. В веселом городе Марбурге горожане относились в целом терпимо к пьяным выходкам буршей, понимая, может быть: кто в юности не перебесился, тот опасен. Пусть пьют, пусть бесятся, пусть дуэлируют, пусть даже гоняются со шпагой за кредиторами, как это делал Виноградов, – лишь бы не покушались на основы. Экипаж к буйству относился строже, но пить не мешал.

Коллайдер пошуровал в сумке и достал бутылку водки. Тиря покопался наверху и выудил еще одну.

– Теплая, – со страдальческой гримасой признался он.

– И это все? – саркастически молвил Фрол. – Больше нету?

– У меня нет.

– У меня тоже.

– Дилетанты, – сказал Фрол. – Я взял три и то думал: не хватит. Теперь вижу: точно не хватит… Тиря, слез бы ты, а? И закусь тащи, если есть.

Он тоже выудил свои «рукописи» и банку маринованных подосиновиков – мамин гостинец. На столике в купе стало тесно.

– Все разные, – присмотревшись к бутылкам, раздумчиво произнес Коллайдер. – С которой начнем чтение? С этой вот?

– Давай с этой. Разливай.

– Теплая… Грибы сразу открой, а то как бы обратно не полезло.

– У меня минералка есть…

Беззвучно чокнулись пластмассовыми кружками, выпили.

– М-м…

– Дай грибка.

– Как называется? – Фрол повернул к себе «рукопись». – «Слеза Севера», гм. Ну что ж, думаю, что выскажу общее мнение: перед нами молодой, подающий надежды автор. Рекомендовать.

Коллайдер и Тиря заржали.

– Повторим?

– Не, давай другую рукопись. Устроим творческое состязание.

Вторая пошла куда хуже. Тиря присосался к минералке, Коллайдер зажал обеими руками рот и содрогался, пытаясь обуздать рвотные позывы.

– Графоман, – с отвращением вынес вердикт Фрол. – Уберите.

Выдержали паузу, а перед третьей «рукописью» еще раз вернулись к «Слезе» и вновь одобрили литературное дарование писателя. Спустя полчаса никто уже не жаловался на жару. Пот на разгоряченных телах высох и больше не появлялся.

А еще через час, когда две «рукописи» были уже прочитаны от корки до корки и начата третья, в купе разгорелся диспут. Спорщики не хватали друг друга за грудки только потому, что не за что было схватить.

– Тихо, Фрол! – тщетно призывал Коллайдер. – Хорош орать на весь вагон. Ну что Минькин? Скажешь, идеей Тири попользовался? Попользовался. И моими идеями пользовался, и ссылки не давал. А на что ссылку-то давать? Была бы хоть статья в приличном журнале, а то студенческие экзерсисы, тяп-ляп… Кто о них слыхал? И потом, кто Минькин, а кто мы? У тебя ведь он ничего не тащил, верно я говорю?

– Попробовал бы он!.. – рычал Фрол.

– Глупо, – убеждал Коллайдер, а Тиря, поддакивая, кивал всем торсом, как метроном, и временами останавливал волевым усилием инерцию туловища, дабы не своротить столик. – Ну глупо же. Ты ему помоги чуток, и он тебе впоследствии поможет. В сущности, он неплохой мужик, и карьеру под ним сделать хорошо…

– А я не шлюха, чтобы под кем-то карьеру делать! – выплевывал слова Фрол, вращая красными глазами. – Сука ваш Минькин, и ведет себя по-сучьи… И вы оба не лучше! Оба суки! На, получи!..

Тиря, оказывается, не вполне начитался – успел повиснуть на руке, и только потому кулак Фрола не впечатался в переносицу Коллайдера. Какое-то время все трое шумно возились в проходе между полками.

Нет, они не подрались, и Фрол, успокоившись, признал, что был не прав по форме, но не по сути. Приходил проводник, обещал вызвать полицию, но не вызвал.

Поезд шел через казахские степи. Три голых дегустатора продолжали знакомство с «рукописями». Последней в ход пошла та, графоманская, и надо же – показалась приемлемой. Фрол пил, прилипал иногда носом к окну, любопытствуя, не показались ли вдали горы, и даже поддерживал разговор, не касавшийся уже темы профессора-плагиатора. Он понял: эти двое не стоили его внимания. Неплохие мозги при заурядной личности – это бывает. Тысячу раз он видел таких мнивших о себе, что они ловкачи, и всякий раз они проигрывали в финале. Лебезя перед Шумахером или Таубертом, они часто добивались благополучия, а на что оно? Пожертвовать интересным делом и интересной жизнью, чтобы дураки завидовали? Умный-то не позавидует… Стань таким, как они, и начнешь бояться лишиться после какой-нибудь оплошности всего, чего достиг: денег, положения в обществе, власти – и страх сожрет тебя. Кто боязлив, тот не живет по-настоящему. В прошлой жизни Михайло не раз расправлялся с такого рода людишками кулаками, шпагой или острым словцом – теперь не желал тратить на них времени. Они неистребимы, они всегда будут. И пес с ними до тех пор, пока не мешают.

Все-таки помешали. То ли кто-то из «читателей рукописей» донес Минькину, то ли сам Минькин не пожелал терпеть возле себя такого фрукта, как Фрол Пяткин, но только об аспирантуре речь даже не шла. В приличных обсерваториях и институтах не было вакансий. Знакомый рекомендовал его в свою контору младшим научным сотрудником. После серьезной проверки Фрол получил допуск и был взят в проект «Клещ» в качестве математика…

Не то! Не то! Где поиск внедренных в Экипаж агентов, а где божественная космология! Неся службу добросовестно, временами удивляя начальство оригинальными идеями, Фрол мечтал совсем о другом.

И знал: прямые дороги – не для него. Хочется, а не выйдет.

А для кого они, прямые дороги? И куда приведут?

Сразу было видно, что по этой железнодорожной колее поезда ходят нечасто, но все же иногда это случается. Рабочая сторона головок рельсов не блестела на неярком осеннем солнце, но и не рыжела нетронутой ржавой коркой, старые шпалы пока еще не нуждались в срочной замене, стыки не разболтались, а пожухлым сорнякам, там и сям укоренившимся на щебне, и подобравшимся к невысокой насыпи кустам не светило в перспективе ничего хорошего. За этой однопуткой следили явно лучше, чем за любой другой веткой, где нет регулярного движения, а есть лишь эпизодическое.

«Есть высокая гора, в ней глубокая нора» – моментально пришли мне на ум известные строки, когда я увидел сопку. Большая, но в общем обыкновенная, не самая высокая в этой части Северного Урала и не самая живописная, меньшей частью голая, а большей – поросшая хвойным лесом, она ничем не выделялась среди десятков ей подобных. Горушка как горушка, не кочка, но и не Эверест. Зато в сопке выделялась нора, куда уходила железнодорожная колея. Довольно крутой в этом месте склон, скалящий кое-где гранитные зубы, был снабжен у подножия неким подобием бетонного тамбура – надо полагать, в виде страховки от обвалов, и солидная монументальность сего сооружения напоминала о фортах Кенигсберга и бункерах тиранов прошлого века. Особенно впечатляли стальные ворота – думаю, их не пробил бы и тяжелый локомотив, несущийся полным ходом. Догадываться о причинах такой капитальности не было нужды – огромный трехлепестковый знак радиационной опасности говорил сам за себя. Это был уже не первый знак на нашем пути – первый украшал ворота, ведущие в запретную зону, где дотошная охрана продержала нас перед колючкой битых полчаса.