Марисса Майер - Мгновенная карма [litres]

Это не просто совпадение.

Это знак.

Послание мироздания.

Внезапно я понимаю, как поступить правильно.

Деньги, собранные во время уборки пляжей, не принадлежат Центру. Их необходимо вернуть хозяину ломбарда, а сережка должна вернуться к Майе. Ее законной владелице.

И это справедливо – потому что наследие Грейс Ливингстон будет жить. Ее щедрые пожертвования Центру будут поступать и впредь.

Я знаю, что должна сделать.

Первым делом я должна убедиться в том, что Шона и Роза работают во дворе. Я жду, пока последние волонтеры закончат обедать и спустятся вниз.

Хотя я знаю, что поступаю правильно – что мироздание на моей стороне, – мое сердце бешено колотится, когда я открываю дверь в кабинет Шоны.

Стеклянная банка стоит на краю ее стола, все еще полная зеленых банкнот и мелочи. Липкими от пота ладонями я прикрываю дверь, но не плотно, а так, чтобы услышать, если кто-то придет.

Ладно. Давай сделаем это по-быстрому.

Я подбегаю к столу и откручиваю крышку банки. Просовываю руку внутрь и хватаю пригоршню наличных. Высыпав все на стол, я начинаю перебирать купюры, но дело движется медленно. Гораздо медленнее, чем я надеялась. Люди не просто бросают деньги в банки для пожертвований. Нет. Они туго сворачивают купюры – прямо как оригами. Мне приходится разворачивать каждую, разглаживая и складывая банкноты стопкой.

На первый взгляд сумма в банке выглядела чрезвычайно многообещающей, но, чем больше денег я вытаскиваю, тем меньше во мне оптимизма. В основном это однодолларовые купюры. Несколько пятерок, пачка двадцаток. Но преимущественно – банкноты достоинством в один доллар.

Скорее всего, старушка опустила свое пожертвование сразу, но я не вижу ни одной пачки сотенных или пятидесятидолларовых купюр. Я продолжаю искать. Разворачивать. Сортировать.

Шея покрывается испариной. Тревога цепко держит за горло. Я вздрагиваю от каждого звука снаружи.

Я не чувствую вины. Я не делаю ничего плохого. Я не ворую. Просто помогаю вернуть сережку Майе, не причиняя никому зла. И это не повредит Центру, убеждаю я себя. Никто даже не узнает, что часть денег пропала, а то, чего люди не знают, не может им навредить.

По крайней мере, этим я себя утешаю и мысленно обещаю поработать еще усерднее на следующем сборе средств, чтобы компенсировать недостачу.

Я слышу громкий топот, неровные шаги. Кто-то заходит в комнату отдыха.

Я замираю.

Я слышу, как кто-то достает что-то из холодильника.

В раковину льется вода.

Снова шаги. Входит кто-то еще…

– О, привет! Ты вернулась!

У меня перехватывает дыхание. Квинт .

– Ага. Наконец-то, – отвечает девичий голос. – Правда, все еще таскаю на себе эту штуку.

Раздается громкий стук.

– Мне нравится, что ты выбрала ярко-розовый. Выглядит дерзко.

Я осмеливаюсь выглянуть в щель. Квинта я не вижу, зато мельком вижу девушку. Это Морган, с кислотно-розовым гипсом на ноге, размалеванным рисунками и надписями. Она пьет воду из алюминиевой бутылки, прислонив к столу костыли.

Она оборачивается в мою сторону.

Я отшатываюсь. Стараюсь не дышать, но воздух болезненно скапливается в груди. Я пытаюсь выдохнуть медленно, бесшумно, но от этого только хуже.

– Ты многое пропустила, – говорит Квинт. – В последнее время здесь столько интересного.

– Да, я слышала, какая-то новая девушка все тут перетряхивает.

– Пруденс. Да. Она… – Он замолкает. Я напрягаюсь, чтобы услышать продолжение, но, похоже, он решил оставить свое мнение при себе.

– Вообще-то вы с ней знакомы. Помнишь, мы попали на караоке-вечеринку? Это она поскользнулась и ударилась головой.

– О, точно. С ней все в порядке?

– Думаю, да.

– Круто. Странная выдалась неделька. Кстати… это мне напомнило о петиции, над которой я работала в тот вечер. Ну, чтобы закрыть эту так называемую ферму. Кажется, дело сдвинулось с мертвой точки. Министерство сельского хозяйства подтвердило, что они собираются провести расследование.

– Отлично, – говорит Квинт. – Тебя можно поздравить?

– Пока рано, но да, спасибо. В любом случае. Думаю, я займусь картами пациентов, пока не снимут эту штуку. И все равно так приятно вернуться. Я скучала по всем нашим ребятишкам.

– Они тоже по тебе скучали.

Снова слышен топот – это она на костылях спускается по лестнице. Я дожидаюсь, пока Квинт уходит следом за ней, и наконец позволяю себе выдохнуть и так же быстро сделать новый вдох. Черт возьми, это были самые длинные две минуты в моей жизни.

Я возвращаюсь к разложенным на столе стопкам банкнот. В банке еще полно мелочи, но она меня не интересует. Вряд ли старушка дала нам тысячу двести долларов четвертаками.

Но и того, что имеется, похоже, недостаточно.

Я пересчитываю деньги, начиная с одинокой пятидесятидолларовой купюры, затем перехожу к двадцаткам. Десяткам. Пятеркам.

Задолго до того, как наступает очередь однодолларовых бумажек, я понимаю, что дело нечисто.

В сумме никак не получается тысячи двухсот долларов.

Я беру самую толстую пачку купюр, но даже не утруждаю себя пересчетом. Здесь не больше пятидесяти долларов.

Какого черта? Неужели та женщина солгала мне? И сказала, что отдала деньги Центру, только чтобы я не приставала к ней с просьбой вернуть их в ломбард?

Но она казалась такой милой. Такой искренней.

В голове не укладывается.

И, честно говоря, даже без неожиданного подарка в тысячу двести долларов, разве наши сборы не должны быть более впечатляющими, чем это ? Я же видела, что сотни людей подходили с пожертвованиями.

Но, возможно, я просчиталась. Или, может, наивно полагала, что большинство будет давать пятерки и десятки, даже иногда двадцатки, когда на самом деле люди просто выгребали мелочь из карманов.

Раздается стук в дверь.

Дверь открывается – мучительно медленно. Я поднимаю глаза, и дыхание перехватывает.

Квинт стоит в дверном проеме все еще с поднятой рукой.

Он недоуменно моргает и переводит взгляд с моего лица, уже пунцового, на пачку долларовых банкнот в моих руках и наконец на почти пустую банку для пожертвований.

– Пруденс? – Он хмурится. – Что ты делаешь?

– Прости, пожалуйста! – выпаливаю я, хотя ничего плохого не сделала. Ничего не украла. И мне совершенно не за что просить прощения.

Я начинаю запихивать деньги обратно в банку.

– Я просто сгорала от желания узнать, сколько мы собрали! – Мне удается рассмеяться, но я знаю, как нервно звучит этот смех, как унизительно. У меня дрожат руки. – Неизвестность убивала меня.

Он улыбается, хотя и неуверенно.

– Да, конечно. Я спрашивал Шону, но она сказала, что еще не добралась до этого. Что даст нам знать завтра.