Марисса Майер - Мгновенная карма [litres]

Проступок Майи – те обидные слова, что она говорила о моем брате, – не заслуживал наказания, которое она получила. Я убеждена, что она не хотела быть злой в тот день (хотя не могу сказать то же самое о ее подругах). И вот теперь она потеряла драгоценную семейную реликвию. Независимо от ее стоимости, я знаю, что эта сережка всегда будет значить больше для Майи и, возможно, для ее будущих детей и внуков, чем для того, кто купит ее в ломбарде. В том числе и потому, что любой, кто покупает одну серьгу, вероятно, планирует вынуть бриллиант и вставить его в другое ювелирное изделие.

И тогда фамильная реликвия исчезнет навсегда.

Значит, сережка должна быть возвращена Майе.

Но.

Никто из тех, кто оказался вовлечен в эту историю, не совершил ничего плохого.

Старушка совершенно случайно нашла сережку и безо всякого злого умысла решила ее продать.

Кларк, хозяин ломбарда, не сделал ничего предосудительного, когда заплатил за нее тысячу двести долларов.

Центр спасения просто получил эти деньги в качестве пожертвования.

Если я попрошу Розу вернуть мне деньги, чтобы я могла выкупить сережку, это больно ударит по Центру.

Если я скажу Кларку, что Майя – законная владелица, он будет вынужден вернуть сережку, но уплаченных денег уже не вернет, и это повредит ему и его бизнесу.

Я могла бы сказать Майе, что видела ее сережку в ломбарде, и позволить ей самой забрать свою вещь, но это решит лишь одну проблему – избавит меня от неловкого вмешательства в ситуацию.

Так что же мне делать?

Размышления вызывают у меня головную боль, и впервые с момента осознания реальности моей кармической силы я начинаю злиться на нее. Почему мироздание сплело эту сложную паутину и поместило меня в эпицентр?

Я бьюсь над этой загадкой все утро, изо всех сил пытаясь найти решение, от которого никто не пострадает, мысли бегают по кругу, в то время как руки заняты сортировкой и ополаскиванием бесконечного количества рыбы. Только приехав в Центр этим утром, я вспомнила, что Квинта нет в расписании. Он не работает до среды, а в среду выходной у меня , и мне очень неловко от того, что меня это так огорчило.

Квинт Эриксон.

Тот, кто заставлял меня морщиться от отвращения на протяжении стольких месяцев. Тот, кто был источником моего вечного недовольства. Из-за него моя кровь закипала от гнева. И это его я столько раз душила собственными руками в своих фантазиях.

Квинт Эриксон. Совсем не такой, как я о нем думала.

Это проблема для меня – осознание того, что я ошибалась на его счет. Потому что, если я не испытываю к нему ненависти, тогда пустующее место… заполняется совершенно иным чувством.

Что само по себе пугает. Несмотря на то что мы привыкли друг к другу, и он так часто улыбается мне в эти дни (хотя он всем улыбается, напоминаю я себе), несмотря на все это, я не думаю, что нравлюсь Квинту в том самом смысле. Не думаю, что такое возможно. Да, мы стали друзьями, что, конечно, радует меня. Но и огорчает.

Веселый, добродушный, невыносимо обаятельный Квинт Эриксон – и вдруг влюблен в ханжу Пруденс?

Ага. Вот именно.

Так что, может, и к лучшему, что моральная проблема потерянной серьги занимает мои мысли в течение всего рабочего дня. И не позволяет им слишком часто возвращаться к Квинту. Потому что это опасно.

Покончив с приготовлением корма, я быстро навожу порядок в кухне и вешаю фартук на крючок. Прохожу по коридору, осторожно заглядывая в вольеры, чтобы проверить пациентов, которых еще не перевели во двор. Почти половина загонов пустует. Напряженный сезон доставки найденышей закончился, и мне сказали, что Центр почти полностью опустеет до зимы, прежде чем весенний период размножения обернется новым потоком пациентов. После праздника освобождения Роза сказала мне, что, на самом деле, это прекрасное время года, когда нет горячки и можно направить усилия на кампании по сбору средств и работу с местной общиной.

Официально моя работа на сегодня окончена, и я могла бы пойти домой. Меня еще не научили помогать ухаживать за животными, так что, по большому счету, мне больше нечем заняться. Но я не тороплюсь уходить и наблюдаю за тюленем, дремлющим на одеяле, и за волонтером, обрабатывающим зараженную рану одной из морских черепах. Мне интересно, скольких пациентов я могу назвать по имени, не заглядывая в их карты. Удивительно, но я узнаю большинство из них. Существуют явные признаки – скажем, раны или шрамы, оставшиеся после различных травм, и геометрические метки, которые мы выбриваем на шкуре, чтобы отличать их друг от друга. Но есть и другие индивидуальные черты. Уникальная коллекция пятнышек на лбу Джунбаг. Рыжевато-коричневая спина Кловера. Лай Галилея звучит как веселый смех.

Я подхожу к вольеру с морским львом и застываю на месте.

Я сразу узнаю его. Да, затуманенный взгляд выдает его с головой, но думаю, что и без него узнала бы своего любимца.

Я сверяюсь с картой и вижу имя, которое ему дала. Леннон.

– Привет, дружище. – Я опираюсь на низкую перегородку, разделяющую нас. – Как поживаешь?

Леннон поднимает голову, встает на все четыре ласты и ковыляет ко мне. Он выглядел таким крошечным на пляже, и я знаю, что он пока еще не набрал веса здорового морского льва, но сейчас кажется заметно подросшим и окрепшим. Его голова, когда он вот так вытягивается во весь рост, почти доходит мне до пояса. Он тыкается в меня носом, подергивая черными усами, и…

О, я ничего не могу с собой поделать. Я перегибаюсь через перегородку, чтобы погладить его по макушке. Он упирается головой мне в ладонь.

– Боже, какой же ты мягкий. – Я впервые прикасаюсь к морскому животному, и, хотя знаю, что на них охотятся из-за меха, который превращают в роскошные шубы, только теперь понимаю почему. Кому же не хочется завернуться во что-то столь шелковистое и мягкое? Конечно, подобные рассуждения отчасти роднят меня с Круэллой де Виль, но я отмахиваюсь от этой мысли.

– Не волнуйся. Я не стану шить из тебя куртку. В любом случае, здесь никогда не бывает так уж холодно.

Леннон отступает назад и, к моему изумлению, поднимает один ласт и быстро потряхивает им.

– Не может быть, – выдыхаю я. – Ты только что помахал мне?

Он снова тычет в меня носом. Я смеюсь, лаская его, на этот раз безо всяких оговорок, и с удивлением обнаруживаю, что прослезилась от эмоций.

– Я тоже рада тебя видеть. Кажется, дела у тебя гораздо лучше, чем вчера.

Сердце, как воздушный шар, расширяется и раздувается, пока ему не становится тесно в груди.

Я никогда по-настоящему не любила животных. Даже ту песчанку.

Но подумать только! Я внезапно, необъяснимо влюбилась в этого большого ластоногого детеныша.