Франсуа Баранже - Спаситель мира [litres]

Петр умолк. Он был весь в поту. Теперь его горящие глаза избегали встречи со взглядом Годфруа.

– Возможно, во имя нравственности? – холодно предположил тот.

Священник принялся раскачиваться взад-вперед.

– Нет, Годфруа, не заставляйте меня раскаиваться в том, что я выбрал именно вас! Угрызения совести и так причиняют мне адовы муки! Мне нужен не духовный наставник, а тот, кто поможет исправить совершенные ошибки.

Глядя на него, герцог кипел от гнева. Его не только обманули, как и все народы НХИ, но вдобавок еще и сделали сообщником этой гнусности.

– Господи, что, по-вашему, я могу сделать, чтобы исправить столь великое зло? Такую войну, как эта, не удастся остановить, раз она уже началась!

Петр нервно обернулся к дверям исповедальни. Хотя собор в этот час был почти пуст, кто-то все равно мог их услышать. Годфруа постарался взять себя в руки.

– Что должно было произойти дальше?

– После завоевания столицы научная комиссия изучит загадочное святилище и подтвердит псевдооткрытия, якобы сделанные первыми колонистами: в могиле действительно будут найдены человеческие останки, и анализы позволят прийти к выводам, что они, вполне возможно, принадлежат Христу. Ну, скажем так: материальному телу, которое принесло в себе дух Христа на эту планету.

– Какая нелепость!

Петр изо всех сил закивал:

– Да, нелепость. Но признайте, что вы и сами поверили в эту нелепость, согласившись участвовать в крестовом походе.

– Я… Да, правда, но…

– Не оправдывайтесь, именно на такое поведение Урбан и рассчитывал. Если ты добрый христианин, тебе достаточно слова папы. Ему даже удалось убедить меня заявить, что мне явился сам Христос и повелел освободить Его последнее пристанище от гнета нечестивцев.

– Боже, какое безумие…

Обдумывая слова Петра и взвешивая каждую деталь, Годфруа надолго замолчал.

– Вы сказали, что, когда колонисты впервые проникли в святилище, они нашли его пустым, то есть никаких останков там не было? Но ведь весь мир почти непосредственно следил за их открытием по всем медиаканалам. Я сам видел, как они, потрясенные, вышли оттуда, крича, что обнаружили тело, обвитое саваном и в терновом венце…

– Я, хм… Не совсем непосредственно, как вы сами заметили. Небольшое временное расхождение позволяло службам Ватикана контролировать информацию и… хм, приспосабливать ее к реальному времени.

– Вы лжете, Петр.

По другую сторону решетки, в полутьме исповедальни, Praetor выглядел все более жалко.

– Я готов поверить в вашу историю, – снова заговорил Годфруа, и вместе с тревогой в его голосе прозвучал гнев, – но если вы хоть в чем-то солгали мне, то откуда мне знать, что вы не лжете во всем?

Опустив голову, Петр с трудом произнес:

– Понимаете… некоторые аспекты настолько невозможно принять, что я опасаюсь, как бы вы не отказались поверить во все остальное, раз уж не можете поверить в это.

– Вы не вправе сейчас отступить, вы должны рассказать мне все.

По мере того как догорали свечи, зажженные верующими в соборе, в исповедальне сгущалась тьма. Годфруа услышал, как Петр глубоко вздохнул.

– Хорошо. Надеюсь, вы найдете в себе силы преодолеть то, что услышите. Я действительно солгал: святилище не было пустым.

– В таком случае что в нем хранилось?

– Как я вам и сказал, там не было тела Христа. Ну, не совсем так…

Внезапно в дверь забарабанили.

Вздрогнув, Годфруа очнулся от своих мыслей и резко выпрямился в кресле. Кто-то постучал в дверь гостиной.

– Ужин, ваша светлость, – произнес голос с той стороны.

Воспоминания о разговоре снова вызвали у лотарингского сеньора тошноту. Он не чувствовал в себе сил ни проглотить что-либо, ни видеть кого-либо.

– Уже не надо, я не голоден, ступайте.

– Но, ваша светлость, вы уверены, что…

– Не настаивайте, я же сказал: ступайте!

– Слушаюсь, ваша светлость.

Годфруа встал и подошел к окнам, откуда открывался вид на все плато Нового Иерусалима. За стеклом переливалось множество огоньков, освещавших город ночью. Он яростно задернул штору. Этот вид стал ему невыносим. Его следовало убрать с глаз долой, скрыть! Решив, что руки дрожат от холода, он добавил отопления в комнате. Потом снял сапоги, взял плед и вытянулся на широком диване, занимавшем середину гостиной.

Ему необходимо поспать. Пусть хоть немного утихнет буря, бушующая в его рассудке.

Если Пустынник сказал правду, то ничто уже не будет таким, как прежде. Возможные последствия этих откровений таковы, что ему следует действовать с величайшей осторожностью. Иначе даже столь могущественный сеньор, как он, будет уничтожен.

22 ноября 2205 ОВ

Снег!

В то утро, выйдя наружу незадолго до восхода солнца, я не поверил своим глазам. Все вокруг было покрыто белым слоем толщиной не меньше трех сантиметров. Забыв про всякую осторожность, я не устоял перед искушением запустить в него руки и слепить снежок. И правда снег, как дома!

Как ни парадоксально, эта проклятая пустыня сразу показалась мне приветливей. Я всегда очень остро воспринимал магию снега, за ночь превращавшую самое привычное окружение в нечто совсем иное. А тут – подарок небес: наша негостеприимная пустыня укрылась белым покрывалом и стала почти похожа на какой-нибудь уголок в Альпах, пусть даже я видел эти Альпы только в телерепортажах.

К сожалению, едва первые лучи альфы Центавра А преодолели вершины окружающих нас возвышенностей, этот неожиданный снег мгновенно испарился, перейдя из твердого состояния сразу в газообразное и высвободив странные султаны пара, преобразившие пейзаж в сверхъестественную картину, от которой не отказался бы автор какого-нибудь дешевого фантастического сериала. За десять минут все было кончено. Пустыня вступила в свои права, а волшебная пороша осталась только в воспоминаниях.

Немного разочарованный, но все еще в восхищении от такого приятного сюрприза, я решил разбудить двоих наших гостей. Мы разместили их в небольшом свободном зале, куда вели несколько приклепанных к скале лестниц. Поскольку помещение было расположено на высоте и одна из его стен была частью внешней поверхности скального массива, в котором мы все обитали, предполагалось проделать отверстия, выходящие на равнину, чтобы устроить там что-то вроде сторожевой башни. Но это не считалось первоочередным делом, поэтому уже несколько дней как работы были приостановлены. В ожидании, когда они возобновятся, помещение прекрасно подходило в качестве приюта для двух дезертиров.

Итак, я вскарабкался по лестничным пролетам и высунул голову в лаз на уровне пола, чтобы посмотреть, не спят ли они еще. Кто-то, освещенный лишь одиноким лучом солнца, падающим сверху сквозь трещину в потолке, тихо молился, стоя на коленях и сложив ладони. Я узнал Льето. Танкреда не было видно. Может, он уже пошел в душ. Смущенный, я тихо спустился обратно, не осмелившись прервать ритуал. Мне всегда становилось не по себе, когда я видел, как кто-то молится. Некоторые из нас были верующими, но никто не соблюдал религиозные обряды. Когда я видел, как люди бормочут нараспев абсурдные тексты, а тем более, как они собираются целыми группами на богослужения, мне казалось, что я имею дело с чокнутыми. Я не мог понять, как люди, в остальном вполне здравомыслящие, могут ежедневно вести себя как автоматы и предаваться ребяческим церемониям.