Джек Уильямсон - Рождение новой республики

Ныне я старик. Увы, наука бессильна предотвратить старость. Лерода и я прожили вместе пятьдесят счастливых лет. Шахты Огненного Пика теперь среди самых крупных и прибыльных предприятий на Луне, но я оставил управление ими моему сыну. Теперь, на закате долгой жизни, которая была по большей части мирной и счастливой, я могу предвидеть, что мои потомки будут жить в мире в великолепной Объединенной Солнечной системе.

МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК ТАК и стоит в пыльном углу подвала музея колледжа Тибурн. Ажиотаж вокруг него давно прошел, и он остается здесь только потому, что до сих пор продолжается спор между учеными и его прежними друзьями. Первые хотели бы заполучить его себе, чтобы использовать по кусочкам для биохимического анализа и прочих исследований, друзья же считают, что его нужно похоронить.

Для забредшего сюда случайного посетителя он — просто кусок позеленевшей от времени бронзы, человеческая статуя в натуральную величину, одна из многих себе подобных. Правда, при ближайшем рассмотрении видно, что статуя превосходна: немыслимо тонкая выделка волос и кожи заставила бы о многом задуматься знатока скульптуры, если бы он каким-либо образом попал сюда. Но застывшее на лице выражение агонии ужасно — это главная причина, по которой его убрали в дальний угол подвала, подальше от глаз посетителей музея. Еще привлекает внимание странная отметка у него на груди — красное пятно в виде шестиугольника.

Время идет, и уже мало кто помнит, что когда-то он был Томасом Келвином, профессором факультета геологии — кроме нескольких друзей, тех самых, что сопротивляются ученым, но все слабее и слабее, так что ученые, скорее всего, в конце концов победят. В течение последних четырех или пяти лет своей жизни он проводил отпуск на тихоокеанском побережье Мексики, разведывая месторождения урана. Похоже, что в последний год он что-то обнаружил, потому что вместо того, чтобы осенью вернуться в колледж, прислал письмо с просьбой о продлении отпуска. Ходили слухи, что Келвин открыл богатое месторождение и продал заявку шведскому синдикату; что он читал в Европе лекции о химических и биологических последствиях воздействия радиации; что он лечился в клинике под Парижем.

Развиваясь дальше по законам молвы, слухи о Келвине стали сказками, которые своей фантастичностью превзошли даже невероятную правду о том, что с ним на самом деле произошло. А что произошло на самом деле — сейчас уже почти никто не помнит, да никто толком и не знает, кроме его ближайшего друга, профессора Рассела, который до сих пор хранит в нижнем ящике письменного стола записанный собственной рукой Келвина рассказ о том, что с ним случилось и как он стал тем, что он есть. Поэтому, когда правление колледжа решило пресечь слухи и опубликовать подлинную историю профессора Келвина, оно попросило у профессора Рассела его памятную записку, датированную тем годом, когда все это случилось. Эту записку мы приводим в том виде, в котором она к нам поступила.

…Он вернулся в Тибурн мрачным субботним днем, когда со стороны Гольфстрима на побережье нагнало густой зимний туман. Я был дома и сгребал листья в своем саду неподалеку от кампуса, когда из тумана возникла лодка, явно державшая курс на мой маленький кусочек атлантического побережья. Лодка была длинная, с низкой осадкой и быстрая, того типа, который когда-то ценился среди контрабандистов, перевозивших ром и оружие, и совершенно незнакомая. Я бросил грабли и стал смотреть.

Кем бы ни были эти люди, они правили лодкой решительно и умело. Обогнув прибрежные скалы, они направились к небольшой отмели, единственному ярду песчаного берега на протяжении полумили. Достигнув мелководья, четверо гребцов выскочили из лодки, чтобы вытащить се на берег. Пятый, сухопарый и чопорный мужчина, стоял на корме, спокойно отдавая приказания. Вытащив лодку, четверо сняли веревки и брезент с ящика, размером и формой напоминающего гроб, и понесли его ко мне во двор. Сухопарый захромал в мою сторону.

— Это колледж Тибурн?

У его людей были смуглые лица латиноамериканцев, однако его лицо, выдубленное непогодами, было наполовину скрыто курчавой желтой бородой, а в голосе отчетливо слышался носовой выговор янки. Спрашивая, он нетерпеливо ткнул тощим пальцем в сторону колокольни кампуса, едва видневшейся в тумане. Манеры незнакомца нс располагали к общению, поэтому я лишь кивнул в ответ.

— Мы на месте, — сказал он своим людям на нс совсем правильном испанском. Ухмыльнувшись, они опустили ящик. Он снова перевел взгляд на меня.

— Знаете ли вы некоего профессора Рассела.

— Я Рассел, — удивился я.

— Если так, то наша работа выполнена — он жестом указал на ящик. — Это вам.

— Да? И что это такое?

— Сами поймете, — его глаза сузились. — И полагаю, что вы предпочтете сохранить это дело в тайне.

Он сказал что-то своим людям, те перенесли ящик к заднему крыльцу моего дома и направились обратно.

— Подождите! Кто вы такие?

— Просто доставщики, — он сделал неопределенный жест. — За все заплачено. Нам пора.

Он кивнул своим людям, и те поспешили к лодке.

— Но я не понимаю…

— Вы найдете в ящике письмо, — сказал сухопарый, — Оно объяснит, почему ваш приятель предпочел вернуться домой таким путем, не беспокоя иммиграционную службу.

— Мой приятель?

— Келвин. Загляните в ящик.

Он двинулся обратно к лодке.

Минутку! — крикнул я вслед. — Куда вы направляетесь?

— На юг, — он сделал короткую паузу, забираясь в лодку, — Загляните в ящик… и дайте нам двадцать четыре часа! Келвин нам это обещал.

Его люди столкнули лодку с песка и тут же приглушенно взвыл мотор. Развернувшись в полосе прибоя, длинное судно проскользнуло между скалами и исчезло в тумане. Я медленно, с опаской направился к ящику на крыльце.

Ящик был не заперт. Я поднял крышку — и снова ее уронил. Там лежал — совершенно голый, с этим странным ярко-красным пятном на бронзово-зеленой груди — Металлический Человек. Рядом с головой у него была помятая алюминиевая фляжка с пурпурным пятном, а под ней — растрепанная стопка листков бумаги, исписанных старомодным почерком Келвина.

Мне понадобилось немало усилий, чтобы взять себя в руки и снова поднять крышку. Некоторое время я, пытаясь сдержать дрожь, разглядывал содержимое ящика, не в состоянии понять, что передо мной. Наконец я решился взять стопку листков и, спотыкаясь, прошел в дом, чтобы прочитать последнее письмо Келвина.

Дорогой Рассел!