Франсуа Баранже - Dominium Mundi. Властитель мира [litres]

Чудовищность обвинений настолько возмутила меня, что я не сдержал восклицания:

– Чушь!

Сидящий передо мной верзила снова обернулся и посмотрел на меня. Меня удивил его пристальный взгляд, и я вернул ему такой же, прежде чем отвести глаза. Он тоже отвернулся, а прокурор между тем продолжал зачитывать вводную часть:

– Да будет принято к сведению, что обвиняемый отказался от предложенного ему государственного защитника и принял решение защищать себя самостоятельно.

Потом он обратился к суду:

– Господин судья, монсеньор, этот человек был изобличен двумя солдатами, которые, будучи в тот момент в гражданском и по этой причине не возбудив его подозрений, явственно слышали, как он высказывал серьезные обвинения в адрес духовенства и военного руководства этого крестового похода. А именно ставил под сомнение моральные качества членов Совета крестоносцев и клеветал даже на самого Петра Пустынника! К тому же несколько других свидетелей безупречной честности подтвердили, что неоднократно слышали, как он распускает самые грязные слухи, которые ходят на борту этого судна, в частности наиболее вредоносный из них – о так называемом Испепелителе.

При упоминании этого мифа по залу пробежал гул. Прокурор с легкой улыбкой наблюдал за произведенным эффектом.

– Что за глупости!

Ай, я опять подумал вслух!

На этот раз лейтенант не обернулся, хотя наверняка расслышал мои слова. Зато старый сыч справа от меня начал терять терпение.

– Слушай, парень, может, захлопнешь пасть, а? Если тебе что-то не нравится, так ведь тебя ж никто сюда не тащил.

Прокурор продолжал:

– И последнее, но далеко не самое маловажное обвинение – подрывная деятельность! В момент задержания подозреваемый находился в неиспользуемом техническом помещении, коды доступа в которое он похитил, чтобы затем превратить его в подпольную типографию. В данном помещении преступник и несколько его до сих пор не арестованных сообщников плели свою паутину лжи, печатали свой помойный листок, коим является богохульный «Метатрон Отступник», единственной целью которого было спровоцировать беспорядки и опорочить наиболее уважаемых лиц данной военной операции!

Дешевые трюки прокурора безотказно подействовали на публику, явившуюся посмотреть на заклание. А вот Косола не дрогнул. С самого начала у меня еще не было случая разглядеть его лицо, потому что он стоял спиной к залу.

Я сам тоже едва не оказался на скамье обвиняемых. В тот момент, когда в помещение «Метатрона» нагрянула полиция, нас там было много. Косола следил за распечаткой последнего номера на отбракованном оптическом принтере, которым мы разжились в одной из многочисленных корабельных кладовок, а я в соседней комнате вместе с тремя другими активистами корпел над текстами для следующего номера.

Когда ворвалась военная полиция, у Косола хватило присутствия духа выбить одну из опор принтера, отчего аппарат рухнул и перегородил дверь в комнату, где сидели мы. Триста килограммов печатного устройства заклинили металлическую створку, перекрыв доступ полицейским и позволив нам сбежать через «аварийный выход», который мы устроили в технических коммуникациях. Пять минут спустя мы уже рассеялись в толпе на Центральной аллее. Все, кроме Косола.

В последнюю секунду перед тем, как сбежать, я успел услышать крики, которые исторгали из него удары солдатских сапог.

Прокурор сухим тоном завершил чтение обвинительного заключения.

– Принимая во внимание вышеизложенные факты, господин судья, монсеньор, этот человек был задержан, и от него потребовали объяснить свои поступки. Разумеется, он все отрицал. Мы были вынуждены прибегнуть к допросу с пристрастием, которому он подвергался в течение всей ночи, и в конце концов обвиняемый признался в своих преступлениях. Поэтому сегодня утром он предстал перед вами, чтобы вы определили ему наиболее справедливое наказание.

С довольным видом хорошо поработавшего человека прокурор уселся на свое место. Все взгляды обратились на судью, а тот разглядывал обвиняемого. С самого начала Косола почти не шевелился, он стоял ссутулившись, опустив голову и положив руки на барьер. Скорее, я бы сказал, вцепившись в него.

– Монсеньор епископ Монтейльский! – звучным голосом произнес председательствующий. – Предоставляю вам слово, как послу и выразителю закона веры в составе данного трибунала.

Адемар с трудом поднялся. Епископ был не очень стар, но все знали, что он давно уже борется с неизлечимой болезнью. Сегодня он казался еще более слабым, чем обычно, и двигался чрезвычайно осторожно, словно опасаясь, что при малейшем сотрясении переломает себе все кости. У него был такой вид, будто он искренне опечален судьбой Косола.

Грязный лицемер!

– Итак, было установлено, что вы еретик, мой бедный друг. Вполне ли вы понимаете смысл этого слова? Оно означает, что вы выступаете против доктрин Церкви и объявляете себя врагом веры… Следовательно, и Бога.

Услышав это слово, Косола поднял голову. Его плечи немного распрямились, и он развернулся в сторону епископа. Я наконец увидел его чудовищно опухшее лицо. Однако голос его не изменился:

– Мне прекрасно известно значение этого слова, епископ.

Лицо Адемара побагровело.

– Подсудимый, вы должны говорить «монсеньор»! – загремел судья.

Косола медленно склонил голову и продолжил:

– Слово hairesis по-гречески означает «выбор». Таким образом, если вменяемое мне преступление заключается в том, что я сделал выбор, то да, я виновен. Только свободный человек способен делать выбор. А сегодня единственная возможность быть действительно свободным – это выбрать непринадлежность к Церкви, монсеньор .

После этих слов в зале повисло тяжелое молчание. При одной только мысли о том, что они придумают, чтобы покарать его, я ощущал, что мое сердце готово было выпрыгнуть из груди.

Адемар Монтейльский посмотрел на него долгим, еще более сокрушенным, чем прежде, взглядом:

– Итак, вы упорствуете, несчастный, тем самым отягчая свое положение. Единственный путь – это путь Христа! И те, кто сходит с него, погружаются во мрак заблуждений… Раскайтесь в своих преступлениях, и Его суд, – он воздел палец к небу, – возможно, будет милосерден. Отрекитесь от ваших мерзких воззрений, и ваша кара земная будет смягчена!

Несмотря на явно терзающую его боль, Косола выпрямился, как только мог, и с пылающим взглядом произнес во весь голос:

– Я не боюсь суда Бога, которого нет!

Зал взорвался протестующими криками. Войска были суеверны, и столь открытое богохульство могло ужаснуть даже самых закаленных солдат. Талантливо изобразив потрясение, Адемар рухнул в кресло, а судья яростно уставил на Косола палец: