Франсуа Баранже - Dominium Mundi. Властитель мира [litres]

– Да, парень, похоже, забыл, что он офицер христианской армии. Рано или поздно тем, наверху, это осточертеет. И готов поспорить, дарит по подразделению.

Льето ушам своим не верил. Черт побери, эти кретины говорят сейчас о Танкреде Тарентском, одном из самых порядочных людей, каких он только встречал! И к тому же его друге!

Сдавая карты, Дудон бросил:

– Эй, парни! Вас послушать, так вы все мальчики из церковного хора! Напоминаю, Арделион, еще и месяца не прошло, как тебя замели за драку прямо посреди Центральной аллеи!

Вокруг послышались смешки.

– Ну и что? – холодно проскрежетал Арделион. – Но все же знают, что он провалил операцию во время кампании в Сурате и положил там кучу людей. Говорю вам: мы с ним сильно попали, и я зуб даю, что еще до завершения полета он кончит в исправительной камере со звукоизолирующими стенами. Вместе с полными психами!

Это было уже чересчур, Льето вскочил с места и бросился на Арделиона. Схватил его за ворот и поднял в воздух, как если б тот весил не больше ребенка, потом приблизил его лицо к своему и процедил, глядя ему прямо в глаза:

– Слишком много болтаешь, Арделион. Попридержал бы ты язык и перестал бы судить обо всех по себе. Наш офицер достоин бесконечно большего.

Льето отпустил его, и тот рухнул на свой стул, который опрокинулся назад, так что Арделион тяжело грохнулся на пол. Побагровев от стыда, он вскочил и кинулся к Льето, который не сдвинулся с места и ждал противника, не сводя с него жесткого взгляда. Но тут вмешались несколько солдат, которые не дали им сцепиться и заставили Арделиона снова усесться на стул. А Льето с выражением глубочайшего презрения на лице возвратился на свое место. Напряжение немного спало.

Энгельберт склонился к брату и тихо проговорил:

– Ну что, никак не можешь удержаться, да? Обязательно надо устроить спектакль?

– Ты же тоже слышал, какой поток дерьма они на него лили!

– Это всего лишь слова. Вспомни, как Танкред позволил Аргану молоть языком, а сам и бровью не повел.

– Тоже мне сравнил! Эти солдаты в его подчинении. Что будет с дисциплиной, если другие услышат, что они несут? К тому же я не выношу, когда о нем такое говорят. Когда умерла Вивиана, он единственный по-настоящему поддержал меня… – Он внезапно осекся, поняв, что говорит не то. – Ну, не считая тебя, конечно…

Энгельберт не нашелся что ответить. Льето мысленно обругал себя за то, что ляпнул, не подумав; даже если брат не подал виду, он все же наверняка был задет его словами. Однако Льето и не взял их обратно. Ведь он просто сказал, как было.

Приведение приговора в исполнение привлекло меньше народа, чем вчерашний процесс. Неслыханная суровость наказания охладила многих любителей подобных зрелищ, во все времена сбегавшихся к виселицам в дни казней. Однако небольшая толпа все же ждала у шлюза выброса. Я встал немного в стороне, чтобы не смешиваться с этими стервятниками.

Отряд военной полиции выехал на палубу и между заграждениями, удерживающими зрителей, покатился по направлению к рельсу. Вагончики остановились, двери открылись, и оттуда вышли люди, несущие нечто вроде цилиндрического гроба. При виде его шум в толпе усилился. Простые добрые люди выкрикивали оскорбления в адрес приговоренного, обзывая его «грязным еретиком», или «отродьем Сатаны», или же более прозаически «подонком» – те, кому не хватало словарного запаса.

Торжественно неся кессонную камеру, солдаты двинулись к рельсу; перед ними шествовал бубнящий молитву священник. Все это сильно смахивало на похороны, но находящийся в гробу человек-то был жив.

Процессия замерла перед рельсом, по которому мой друг будет выброшен в пространство. Аккредитованный журналист Интра воспользовался этой остановкой, чтобы сделать несколько фотографий. Священник повернулся к гробу и подал знак, чтобы его поставили вертикально. Толпе следовало увидеть приговоренного перед тем, как от него избавятся таким же способом, каким избавляются от отходов. Эффективное правосудие – то, которое поражает умы.

Солдаты медленно подняли металлический цилиндр, и все увидели расположенное наверху окошко.

Это было как если бы во время показа фильма отключили звук. Увидев за круглым бронированным стеклом лицо Косола, злобная толпа вмиг замолкла. Лицо человека, который столь гордо и достойно держался в суде, теперь превратилось в орущую что есть мочи сплошную маску ужаса, хотя ни один звук не доносился до нас. Его черты искажал такой дикий страх, что все видевшие это оцепенели.

С заледеневшим сердцем я предпочел закрыть глаза, лишь бы избавиться от чудовищного зрелища друга на пороге его мучений. Я почувствовал, как по щекам побежали слезы. Слезы ярости.

Священник снова принялся читать молитву.

Вчера, придя в Алмаз, я еле сдержался, чтобы немедленно не рассказать Паскалю о своей недавней встрече. Осторожность требовала обсуждать такие вещи только внутри Инфокосма Нод-2. Он сразу заметил, что со мной что-то не так, но решил, что это из-за суда. Кстати, отчасти он был прав.

Едва подсоединившись к матрице, я сразу же направился к его зоне, плывя над многоцветными волокнами данных. Прежде всего я описал ему, как прошло заседание. Его реакция на приговор не отличалась от моей. Хотя его кукла-аватар не выражала никаких эмоций, я без труда догадался, что он чувствует. Потом я перешел к странной встрече, произошедшей сразу после суда. А вот тут, напротив, его реакция была намного радикальнее моей.

– Тебя просто водили за нос, если хочешь знать мое мнение. Парень ломал комедию с единственной целью – втереться к нам в доверие.

Как же он действует мне на нервы, когда становится таким безапелляционным!

– Если бы ты его видел, то не был бы столь категоричен, – ответил я, стараясь сдержать раздражение. – Вначале я тоже так подумал и даже решил, что имею дело с простым легионером, который только ищет предлога, чтобы задать мне взбучку. Но быстро понял, что ошибся.

– И как же?

– Не знаю… по мелким деталям. Не берусь утверждать, что ему можно доверять, но готов поклясться, что его действительно что-то мучает. В таких делах не притворишься.

– А я-то считал, что ты не так наивен.

Ну до чего упрямый!

– Я не считаю себя тонким психологом. И тем не менее, поверь, ни один легионер не способен на подобные переживания.

Я прекрасно сознавал всю слабость своих аргументов, и Паскаль тоже.

– Абсурд какой-то. Ни один солдат не способен на переживания. Такова их природа.

– Да-да, ты прав. И все же напомню, что он не такой солдат, как все. Он аристократ, из очень высокопоставленной семьи. Нет ничего невозможного в том, что человек вроде него по-другому реагирует.