Алексей Банный - Incarnum

– Что тут было? – спросил кто-то из рабочих.

– Это были медицинские корпуса. – длинноволосый на секунду замялся. – Перинатальный и детская соматика. Мы подозреваем, что выживших там нет, но заливать не стали. Вдруг…

– Подожди. – Денис ухватился за услышанные слова. – Что значит детский?

– Давайте расспросы потом. Сейчас нужно разобрать завалы. Скоро вам на помощь приедут еще несколько бригад.

Разбирали завалы почти неделю. За это время успели и рассеяться дым, и остыть пластиковые панели в центре завала, где огню было, за что зацепиться и что сожрать. Ночевали тут же, под открытым небом, не замечая от усталости ни выпадавшей росы, ни опускающейся долгой ночью прохлады. Короткий, часа на четыре, сон, и снова за работу.

Денис дорого бы отдал за то, чтобы не попасть в число этих ребят. Они достали из-под этих завалов почти восемь сотен тел. Детских тел, обожженных и раздавленных весом рухнувшего здания. Взрослых было совсем немного, в основном молодые девушки. Это зрелище оставило в душе мужчины неизгладимый след. И не только в его. Он видел слезы в глазах других участников этой спасательной операции. И слышал одну и ту же фразу, как много детей.

Но даже это впечатление померкло, когда они добрались до центра завала. Вместе с телами детей они находили трупы странных, отвратительного вида существ, очень отдаленно похожих на людей. Небольших, едва ли крупнее средних размеров собаки, и при этом обладавшими непропорционально длинными конечностями, выделявшимися худобой на фоне одутловатого тела грязно-серого цвета. Никаких чувств, кроме омерзения эти существа не вызывали, даже название им никто не захотел давать. Оставили это, не сговариваясь, на откуп умникам. Просто складывали трупы этих тварей отдельно, в самый дальний угол небольшой площади, получившейся после обрушения зданий, и старались не смотреть в сторону получившейся кучи без надобности.

К моменту завершения работ по расчистке завалов Денис уже плохо воспринимал происходящее. Тяжелая работа и отсутствие нормального сна затуманивали разум, не позволяя оценить всю картину трагедии. Все стало неважным, и потому приказ грузиться в вездеход мужчина воспринял, как спасение. Единственным желанием стало добраться до своей постели, забыться сном, и постараться никогда не вспоминать об этом происшествии.

Не вспоминать было сложно. Рабочие кварталы полнились слухами, и, чем больше времени проходило со дня трагедии, тем фантастичней звучали истории и больше становилось подробностей. Денис, три выделенных ему выходных провалявшийся в своей комнате, едва выйдя на службу, с удивлением узнал, что группе спасателей пришлось вступить в самое настоящее сражение с ужасными и безжалостными монстрами, и ребята лишь чудом остались в живых. Именно такую версию ему высказал один из коллег, операторов дежурной смены, когда Титов, наконец, появился на рабочем месте. Денис усмехнулся, и решил не расстраивать рассказчика скучной и мерзкой правдой. Зато в кабинете у Саныча ошеломляющих сказок уже не было.

– Отоспался? – вместо приветствия поинтересовался начальник. Денис согласно кивнул. – Что-то ты грустный.

– Вопросов много осталось. – уклончиво ответил мужчина.

– Каких, например?

– Например, какого черта мы летели в такую даль, чтобы снова делить людей на элиту и отбросы?

– Это мы, что ли, с тобой отбросы? – Саныч оторвал взгляд от монитора с данными, и пристально посмотрел подчиненному в глаза.

– А что, не так? – Денис спокойно выдержал его взгляд. – Ты был в белом секторе? Ты видел, как они там живут? Пока мы здесь…

– Да так же, как и мы. – перебил начальник. – Ты, случайно, не политический?

– Это что-то меняет? – уклончиво ответил Титов.

– Как знать. – Саныч снова уставился в монитор. – Здесь вот какое дело, Дениска. В тех зданиях погибли наш парень, теперь его надо кем-то заменить. Я думал тебя отправить, ты мужик толковый, зря чудить не станешь. Но если ты политический, то…

– Согласен. – Денис ответил не задумываясь. – Хочу изнутри взглянуть на жизнь нашей элиты.

Саныч молчал долго, не меньше десяти минут, придирчиво изучая одного из лучших своих работников. Денис прекрасно понимал охватившие начальника сомнения. Перевод в белый сектор, обособленный от общей городской сети коммуникаций, можно было считать повышением, но послать туда человека, говорившего о жителях этого района с нескрываемым презрением, было чертовски опасно.

– Ты точно не политический? – Начальник, наконец, прервал молчание.

– Саныч. Вся политика и так осталась на Земле. Я же не дурак, и понимаю, что мы все здесь просто колонисты, и не выживем, если будем грызть друг друга.

– Хорошие слова. Теперь сделай так, чтобы и дела были не хуже. Иди собирайся, завтра утром выезжаешь. Снабженцы как раз должны к вечеру корпуса восстановить. Туда сейчас все силы брошены.

Денис молча вышел, понимая, что продолжения беседы не будет. Но в дверях замер. Был один вопрос, который ему давно уже хотелось задать начальнику, и кто знает, будет ли еще такая возможность.

– Саныч, а ты кем был на Земле?

– Никем. Сидел в свои тридцать четыре на бюджетном окладе инженером при музее в Коломне, и не скулил. А чего мне скулить было, ни жены, ни детей, ни машины… – Саныч взял себя в руки, и зло сверкнул фиолетовыми глазами. – Иди Титов. Завтра к пересменке без опозданий.

Денис вышел из здания штаба, и неторопливо направился к своему общежитию. Он изредка поднимал глаза на информационные панели, которые украшали половину домов черного сектора, и только горько усмехался. Даже не тому, что он уже почти пропустил время обеда, и останется голодным до самого вечера. Усмехался именно этим панелям с их бесконечной агитацией за рабский труд во имя идеалов будущего. А в перерывах между агитациями и напоминаниями о запретах эти панели показывали часы. Стилизованный под старину циферблат с неумолимо бегущими стрелками. Денис часто смотрел на эти часы, и пытался понять логику того человека, который решил, что рабочий класс просто обязан следить за временем. И всегда везде опаздывать, всегда спешить. Он не видел ни в белом секторе, ни в синем подобных украшений, только здесь.

Трудно не быть «политическим», живя в самом низу социальной иерархии. А, может быть, и легко, потому что почти все, кого он успел узнать за эти месяцы жизни в колонии, совершенно не интересовались, что же происходит за пределами их мира. Они шли на свои смены к приписанным им местам работы, затем шли обратно в свои норки спать, добыв заветные талоны на положенную им химическую бурду, и твердо знали, что еще один день они проживут точно.

Денису такая позиция была чужда. Всю жизнь ему в голову вдалбливали две простых, но при этом исключающих друг друга истины. С одной стороны, было общество с его красивыми рекламами хорошей жизни, кричащие – делай, и у тебя все будет. И, каким бы ни был политический строй, людям всегда обещали возможность достижения этой самой «хорошей жизни». А с другой… С другой был отец, всю свою жизнь проработавший судоремонтником, и всегда говоривший, что выше шапки не прыгнешь. Что наверху все места пригреты и пришлым там не место. И что вообще не к лицу рабочему человеку лезть туда, где он не нужен.