Кир Булычев - Искушение чародея(сборник)

Я не ответил. Мороженое я очень люблю, но почему-то сейчас подумал, что хочу его гораздо меньше, чем девушку. И не какую-нибудь, а именно эту, с родинкой на бедре.

Ленка, 23 года, партизанка-подпольщица

Утром вернулся Эрик и сказал, что штаб вынес главжабе смертный приговор и что исполнение возложено на нашу группу.

– О-хо-хо, – поежился дед Артем. – Ухлопаем его – жабы нас возьмут к ногтю.

Жабу так просто не убьешь. Пуля их, гадов, не берет, не говоря уже о холодном оружии. А вот зверствовать после убийства они начнут, как пить дать.

– Приказ штаба, – отрезал Эрик. – Не обсуждается. Сроку нам дали три недели. Необходимо разработать план.

Эрик по очереди оглядел нас и убрался к себе в каморку разрабатывать план. А мне стало не по себе. Одно дело воровство на фабриках или диверсии на дорогах. Другое – устранение, да не кого-нибудь, а самого главного мерзавца, здоровенного жабеня по имени Койрыто. Как, интересно знать, мы будем его устранять. Нас всего-то осталось пять человек, загнанных под землю, слабых, истощавших от голода и болезней.

Дед Артем подбросил сучьев в костер, сполохи пламени озарили наше жилище. Закопченную мозаику на стенах, здоровенные гладкие колонны, самодельные скамьи, кособокий стол. Сто лет назад здесь было метро, катились по рельсам поезда, и мирные люди дремали по пути на работу в вагонах. Поездов больше нет, вагоны разобраны на части и переплавлены в оружие. И рельсов почти нет, и трансформаторных будок, и эскалаторов. И уж точно не осталось мирных людей, ни единого. Всякий, кто живет под землей, – боец, с младенчества привычный к мысли о том, что в любую секунду может умереть.

План Эрик разрабатывал двое суток. Потом позвал меня.

– Значит, так, Ленка, – сказал он, глядя на меня исподлобья. – По всему получается вот что. На, полюбуйся на этого типа. Иван вчера его щелкнул.

Он протянул мне фотографию, черно-белую, с неважнецким разрешением. На ней был изображен голый парнишка в ошейнике, смазливый до слащавости песик. Жабий прихвостень. Не кастрированный, все положенное на месте. Кучерявый, упитанный, с синими наглыми глазами.

– Да уж, – сказала я. – Красавчик. Кто такой?

– Твой будущий дружок.

– Что? – не поняла я. – В каком смысле?

– В том самом, – вздохнул Эрик. – Этот песик – главжабий любимец. Придется тебе его соблазнить.

Мне показалось, что он ударил меня с маху в лицо.

– Ты что же, – со злостью сказала я, – хочешь подложить меня под этого слюнявого щенка?

Эрик нахмурился.

– Другого варианта нет, – буркнул он. – Перетерпишь. В конце концов, не замуж же тебе за него выходить.

Сейчас ни у кого мужей и жен нет, есть только спутники. Попутчики на дороге к спонсорской пуле, гранате или газу. Вот и у меня был спутник. Карл, Эрика родной брат. Был, пока не напоролся на жабью засаду три месяца назад.

– Дрянь ты, – сказала я. – Ох, и дрянь же.

Эрик помрачнел лицом.

– Дрянь, – согласился он. – Сволочь я, Ленка, и чувствую себя сволочью. Но другой кандидатуры у нас нет. Не Машке же его соблазнять, гада этого.

Да уж. Одноглазой Машке, со шрамами во всю спину, соблазнить вряд ли кого удастся.

– Что ж, – сказала я с горечью, – стану шлюхой. Когда начинать?

– Завтра.

Ночью я вертелась в спальном мешке с боку на бок. Хотелось не то выматериться в голос, не то разреветься, а лучше все сразу. Лечь с этим бобиком, с малолетним жабьим лакеем. Да на него смотреть брезгливо, я таких, как он, ненавижу, мы все ненавидим. До такого даже дотронуться противно – разве что пинка дать. Холодный ком отвращения повис в животе и не давал уснуть. С тех пор, как погиб Карл, мне вообще никакого мужика не хотелось, даже нормального. А тут… меня замутило, стоило представить себя с этой карикатурой на мужика.

Наутро я нацепила бывший когда-то оливковым пыльник и вылезла из подземелья на свет божий. До жабьего поселения добралась к полудню. На подходе к городку пыльник сняла и прикопала под придорожным кустом. В жабьих поселениях люди одетыми не ходят: боятся эти сволочи, что в одежде можно спрятать оружие. Правильно боятся. До тех пор пока я не осталась нагишом, об этом особо не думалось. Зато теперь… До чего ж противно и постыдно оказалось вышагивать без единой тряпки на теле. Как мишень, в которую каждый встречный целится глазами.

С горем пополам, ежась от смущения, я отыскала дешевую столовку для людей, больше смахивающую на свинарник. Там и перекантовалась до вечера, кое-как свыкаясь с тем, что вокруг сплошь неопрятные голые мужики. К семи часам наконец выбралась на улицу, где было по-прежнему светло. Дед Артем рассказывал: ночь вообще не настанет, июньские ночи называют здесь белыми, светло будет, почти как днем. Странное такое, говорил, будет время. Ну, да тем, кто родился под землей и всю жизнь под ней прожил, один черт – белые ночи наверху или черные. А дед Артем толк в таких вещах понимает: в молодости он на фабрике у жаб работал, пока не сбежал.

Жабы вовсю шастали по улицам, одни с прихвостнями-любимцами, другие сами по себе. Время от времени проезжала отполированная до блеска машина. Внимания на меня никто не обращал – голая баба была тут не интересней гнилого полена. К половине восьмого я добралась до центрального квартала и мысленно сверилась с картой. Вон он – дом главжаб, здоровенный, похожий на исполинский гриб. Я укрылась в развесистых кустах поодаль от него и стала ждать, когда жабья сволочь выведет своего кобелька на прогулку.

Кондрат

Всю ночь мне снилась девушка, та самая, с родинкой на бедре. Утром, проснувшись на своей подстилке в ногах кровати, на которой спали господин с госпожой Койрыто, я подумал, что, наверное, влюбился. Я очень испугался: дворовый любимец Пашка рассказывал, как влюбился, когда ему было восемнадцать, как мне.

– Хорошо, что добрая госпожа вовремя отвела меня к ветеринару, – говорил Пашка. – Полчаса пролежал на столе под наркозом, и, представляешь, влюбленность как рукой сняло. А то бы подхватил какую-нибудь заразу, и госпоже пришлось бы меня отправить на живодерню.

Я привычно облизал госпоже Койрыто чешуйчатые пятки и спустился по лестнице вниз. От мыслей про ветеринара меня мутило, а про живодерню – так попросту бросало в пот. Я с разбегу плюхнулся в бассейн, остудил голову и, усевшись на бортик, принялся думать. Думал я долго. Уже выбрался из дома и потопал на службу господин Койрыто; заскулил, выпрашивая пожрать, сторожевой любимец Виталий Петрович; потом госпожа Койрыто позвала меня наверх и оделила миской с утренней кашкой, а я так ничего еще и не придумал. Спасительная мысль пришла, когда я уже расправился с кашкой и госпожа принялась меня причесывать. Я попросту не скажу ей про девушку с родинкой, понял я и тут же испугался, потому что никогда ничего не утаивал от хозяев: того, кто утаивал, ждала живодерня. Минуту спустя, однако, я успокоился. Если ей не сказать, она и не узнает, подумал я и обрадовался собственной сообразительности. И вправду: пока госпожа Койрыто спит послеобеденные два с половиной часа, я вполне успею встретиться с девушкой. Если, конечно, та появится вновь. Вон какая поросль кустов замечательная всего-то в ста метрах от дома. Там нас никто не увидит.