Джош Малерман - Мэлори [litres]

Почему мать не понимает разницы?

Том приветственно машет рукой. Он не собирался, как-то само вышло. Женщина – старше Тома, но младше Мэлори – кивает в ответ. Идет навстречу. И Том идет.

Он настолько потрясен, что подумывает заговорить с ней. На щеке еще остался след пощечины, и все же он счастлив как никогда.

Внезапно он отчетливо понимает: вот настоящая жизнь.

Чтобы испытать это прекрасное чувство, всего-то и нужно было уйти от матери.

Том готовит реплику, однако женщина открывает другое купе и проскальзывает внутрь.

Задвигает дверь.

Интересно, у нее тоже есть человек, который докучает ей бесконечными правилами безопасности? Может быть, в купе она зажмурится, словно и не открывала глаза в коридоре.

Том улыбается. Как же хорошо жить!

Снимает перчатки и толстовку. Они ему больше не нужны. Бросает их на пол – как бросал одежду у кровати в третьем домике лагеря «Ядин».

До чего приятно!

Доходит до конца вагона, открывает дверь. Зажмуривается.

Почему Мэлори не понимает? Им же рассказали, как себя вести. Что можно, что нельзя. Том следует правилам. Ни больше ни меньше. Необязательно постоянно сидеть в купе. Необязательно носить повязки и перчатки. Необязательно дрожать от страха.

А Мэлори невдомек. Интуиция у нее начисто отсутствует.

При мысли о матери к Тому возвращается гнев. С удвоенной силой. Однако он не намерен тратить время на злость. Ему хочется насладиться свободой.

Том минует переход. Открывает следующий вагон. Задвигает за собой створку.

Открывает глаза.

Снова коридор. Слева двери. За ними прячутся люди – совсем как Мэлори. Том больше не будет прятаться. Том больше не живет по маминым правилам. Том никогда и ни за что не вернется в лагерь «Ядин».

Он останавливается. От осознания, что он и правда навсегда покинул лагерь, колотится сердце.

Никогда не вернется в место, которое долго называл домом.

Никогда.

Ни за что.

– Вот и отлично! – говорит он.

Слева открывается купе. В коридор выходит мужчина. Задвигает створку.

– Добрый день! – здоровается он с Томом.

Том ушам своим не верит. Прямо как в книжках сестры. Люди выходят, машут друг другу, спрашивают, как дела.

– Как поживаете? – приветствует Том.

Мужчина – гораздо старше Тома – подозрительно его разглядывает. Удивляется, почему шестнадцатилетний подросток бродит по вагонам один? Осуждает Тома за безрассудство? Интересно, а заметил ли он след от пощечины?

Том проводит по щеке ладонью.

– Неплохо, – отвечает мужчина на вопрос.

И не отходит от двери. Загораживает спиной – словно Том собирается забежать в его купе и что-нибудь украсть.

Том проходит мимо. В конце коридора оборачивается – мужчина по-прежнему стоит на месте. Лицо повернуто в сторону Тома. Только глаза теперь закрыты.

Том тоже смежает веки. Открывает дверь. Оказывается между вагонами.

Останавливается.

Вытаскивает из кармана очки и надевает.

Между вагонами гуляет ветер. Настоящий вихрь. Если некрепко затянуть повязку, запросто сдует.

Ветер забирается в ворот и короткие рукава, треплет рубашку.

Невероятное ощущение. Он стоит, а мир проносится мимо. Том не передвигает ноги. Не гребет. И никто ему не указывает.

Он открывает глаза и поворачивает голову налево.

Смотрит на несущийся мимо пейзаж сквозь очки. Очки его собственного изобретения.

Деревья. Дорожные указатели. Они мелькают быстро – видны буквы, но прочесть не успеваешь. Он на улице. Он вышел в мир.

Том улыбается.

Как прекрасно!

Смотрит направо.

Тоже деревья и указатели, только убегающий горизонт создает ощущение бесконечности.

А есть ли вокруг твари? Вдруг он смотрит на одну из них прямо сейчас? Через свои очки? Его самодельные очки точно достойны попасть в список изобретений.

Том не помнит себя от восторга. Подумаешь – пощечина! Том даже благодарен матери. Она дала ему повод уйти.

Индиан-Ривер.

Название города сияет огромными буквами над убегающими вдаль деревьями и указателями. Город возможностей – бесконечных, как лента дороги. Город людей, которые эти возможности не упускают.

Афина Ханц.

Женщина, которая мыслит по-другому, чем Мэлори. Так же, как Том.

Мелькает пейзаж. Зеленая трава, коричневые деревья. Знаки. Домики. Изгороди.

Чудесно!

Теперь он может делать все, что пожелает. Все, о чем только мечтал.

Перед ним открывается дверь. Из вагона выходит человек с закрытыми глазами. И не просто человек. Сам Дин Воттс.

Том отодвигается в сторону и наблюдает, как Дин Воттс, не кто иной, как создатель и владелец поезда, проходит мимо него, отодвигает дверь в следующий вагон, шагает внутрь и задвигает за собой створку.

Невероятное чувство! Ему удалось провести умнейшего человека во всем составе. Человека, который возродил поезд к жизни.

Вот бы продлить мгновенье! Продлить еще лет на шестнадцать. Вечно стоять на улице – зрячим, свободным.

Том встает на край платформы. Здесь можно спрыгнуть при желании. Наверное, отсюда Дин сбрасывал нежеланных гостей.

Том садится по-турецки. Смотрит сквозь очки. Раскрывает руки ветру.

Отдается моменту всем существом. Каждой клеточкой.

Он совершенно один. Между вагонами никого нет.

И никто – никто в целом свете – ему не указ!

Мэлори узнает Дина издалека, еще до того, как тот заговаривает. Она не уверена насчет других органов чувств, но обоняние у нее точно обострилось, она научилась определять людей и места по запаху с довольно приличного расстояния.

– Мэлори! – окликает Дин. – Что-то случилось?

Нет смысла распространять слухи. Мэлори не будет рассказывать про гроб в грузовом отсеке. Поднимется паника. А ее задача – найти Тома и убраться отсюда, пока они не сошли с ума.

– Нет, все в порядке, – отвечает она и с отвращением слышит страх в собственном голосе.

Как жаль: перед ней умный и интересный человек (так бы она описала Дина в прошлой жизни), а она не помнит себя от ужаса.

– И все же что-то не так… – говорит Дин.

– Все не так! Этот ваш поезд! И сама идея – противостоять тварям. Чистое безумие!

– Подождите, Мэлори…

– Как только разыщу сына, мы сразу сойдем! И отправимся домой пешком. Дома, когда подросток сбегает, хлопнув дверью, я хотя бы знаю, где его искать.

Мэлори проходит мимо Дина. Он не останавливает ее. Только говорит вслед:

– А вы не думаете, что теперь – после поезда – они уже не согласятся жить по-прежнему?

У Мэлори нет времени на споры. Надо идти, надо защитить своего сына от необдуманных поступков. Как защищала уже шестнадцать лет.

Ее вдруг пронзает мысль: «Боже мой! Я ударила Тома!»

Она снова и снова переживает этот момент. И каждый раз поражается – как она могла? Красный след на его щеке стоит у нее перед глазами.