Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

— Пройдемте на корму, в мою каюту, — сказал он.

Он толкнул низенькую узкую дверь, и мы вошли в каюту. Посередине ее под потолком висел перевернутый компас, его невесомая стрелка тихо покачивалась. На столе лежали карта и журнал, раскрытый на чистой странице.

— В городе жарко. Хотите фруктов? — спросил он и достал из шкафа апельсин.

Я вонзила ногти в оранжевый плод, светлая жидкость брызнула на платье.

— Если богу будет угодно и мы не разобьемся, огибая Огненную Землю, — сказал он, — через полгода будем есть тропические фрукты. На Суматре вам предлагают плод размером с огурец и, как огурец, зеленого цвета. Будучи спел, он становится желтым, а кожура его сходит лоскутами. Мякоть не тверже масла и тает во рту... Первому же острову, который мы откроем, я дам имя вашего отца. Если бы не сеньор Кеведо, флотилия никогда не была бы снаряжена. Это он уговорил богатых купцов рискнуть деньгами. И это после того, как королевский двор не проявил к плаванию интереса... Вы, я вижу, не слушаете?

У меня кружилась голова, в каюте было душно, через приоткрытое окно доносились проклятия, которыми матросы и погонщики награждали ослов и лошадей.

— Привезите мне этот плод, — сказала я.

Он усмехнулся.

— Увы! Он нежен, а сгнив, превращается в липкую дурно пахнущую массу, над ним всегда собираются тучи мух.

Я вобрала в рот мякоть апельсина, и сок потек в горло.

— Я заметила на палубе несколько женщин, — сказала я.

— Они поплывут с нами. Но это женщины особого сорта. Вам не следует думать о них. Лучше посмотрите на мои карты. Когда мы сменим второй десяток их, можно будет сказать матросам: «Тому, кто увидит землю, — двойной золотой дукат». И тогда я прибью его к мачте!

Желая развлечь меня, он взял со стола астролябию и, распахнув окно настежь, направил прибор, держа за кольцо так, чтобы сила земной тяжести удерживала его вертикально, на плохо видное из-за высоких облаков и полуденной дымки солнце. А когда солнечный огонь, пройдя через оба диоптра, уколол его в глаз, сказал:

— Широта места подтверждает, что мы находимся вами в Севилье!

И тогда я впервые за этот день засмеялась. Я смеялась, не думая о том, что этот смех он может неправильно истолковать. И, действительно, потом он говорил, что я смеялась тогда тихим спокойным смехом, каким смеются самки воробьев в разгар лета, когда им приходит в голову второй раз забраться в гнезда. Он нахмурился и, подойдя, обнял меня, но обнял, не выпуская из рук астролябию, и от этого металл врезался мне в спину. Я застонала. Помню, как пылало солнце в трехцветном окне.

— Что за странное кольцо! — сказал он, ловя мою руку, а поймав, повернул его надписью вовнутрь. Окно наклонилось, и медный светильник под потолком оказался там, где раньше была стена. Потом был скрип корабельных досок — корабль водило вдоль набережной, и, когда канаты останавливали его, борта и палуба терлись друг о друга.

Кольцо мне подарил дон Кеведо в тот день, когда назвал меня своей дочерью. Фамильное золотое кольцо... Его заказала для жениха моя названая бабка. На кольце искусный ювелир выточил узкую девичью кисть, держащую в ладони сердце и пряжку расстегнутого пояса, на обратной стороне кольца было вырезано: «Мне нечего тебе больше дать». Надев его на палец, жених уплыл штурманом на адмиральском корабле в Западные Индии. Когда настало время обратного плавания, их корабль стал на рейде Матансаса. Рассказывают, что в тот день с утра по небу неслись когтистые прозрачные облачка. Самый старый и опытный из капитанов прислал шлюпку, умоляя адмирала сняться с якорей и выйти в открытое море. Адмирал был определен во флот сразу же после рождения и адмиральского чина достиг, не покидая Севильи, плавание для него было первым, и он вдоволь посмеялся над старым трусом и приказал созвать вечером к нему на корабль всех офицеров, чтобы отметить день рождения наследного принца. Пришли на шлюпках все, кроме старого сумасброда и его подчиненных.

— Где они? — вне себя от ярости спросил адмирал.

— Каравелла самовольно снялась с якоря и уже выходит из гавани!

— Немедленно вернуть! Дать боевой выстрел ядром! — распорядился он.

И он пригласил всех присутствующих на палубу, чтобы на глазах у всех отобрать шпагу у упрямца и заковать его в кандалы до суда по возвращении в Испанию. Но не успело ядро, выпущенное но каравелле, упасть в воду, как в дальнем углу гавани родилась черная полоса, она шла по воде, раздвигая ее, обнажая спины испуганных рыб и верхушки камней на мелководье. Это был ветер столь чудовищной силы, что когда он достиг флагманской каравеллы, то поднял корабль, накренил и перевернул, как перевернул затем все остальные суда эскадры. Ураган бушевал всего полчаса, а когда умчался на север, то вся гавань была покрыта телами утопленников, которые плавали среди обрывков якорных канатов и рыб, убитых о камни. Тело молодого штурмана нашли на берегу, его запаяли в цинковый гроб и вместе со снятым с пальца кольцом отправили в Испанию невесте.

В доме Кеведо было необычно тихо, не доносилось ни звука, ни шагов, ни стука ножей на кухне. Дом словно вымер. Слабая струйка воды из фонтана, приподнявшись над устьем бронзовой трубки, бессильно изгибалась и падала без шума. Художник опустил руку, коснулся ею воды и потер влажными пальцами лоб. Сегодня надо закончить портрет. Он подошел к мольберту и, откинув тряпку, закрывающую холст, стал прописывать фон, усилил цветом колоннаду, поддерживающую балкон второго этажа, нанес несколько синих жил на черный гвадаррамский мрамор и оставил так, как они были написаны, красные кусты роз.

Он удивился, как правильно сделал, переписав ранее всю левую половину, сломав одну из стен дома, уничтожив ее и написав вместо нее вид на окружающую город степь — перечные холмы, белесое, опустошенное солнцем небо, два белых пятнышка — беленные известью хижины пастухов — больше ничего. Эти пятнышки подчеркнут зной... Теперь ее лицо. Лицо, которое, казалось, он так хорошо знал и которое начал писать безмятежно спокойным, но в котором — в последние дни он вдруг увидел, — ласковое любопытство сменилось непонятно откуда возникшей решительностью.

— Вы пугаете меня, — сказал он ей во время последней встречи. — Что случилось? О чем вы все время думаете? Вас беспокоит что-то?

—Вы готовы молиться за меня? — спросила она. — Молитесь, прошу вас.

«Какие грехи он должен замаливать?»

Скрипнула дверь, и из внутреннего покоя во дворик вошел дон Кеведо.

— Почему вы один? — с беспокойством спросил он. — Где Мария?

— Она еще не выходила. Я жду ее больше часа.

— Странно, — Кеведо приказал слуге обойти весь дом, но тот вернулся и доложил, что молодой хозяйки нет.