Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

— Кухарка говорит, что сеньорита вышла еще утром. В руках у нее была дорожная сумка. Кухарка говорит, что сумка была тяжелой, и она удивилась, что ее несет не слуга.

Сеньор Кеведо забормотал, он бормотал быстро и непонятно, это испугало художника. Наконец старик замолчал, спина его согнулась, седые волосы рассыпались по воротнику, он постарел сразу на несколько лет.

— Проводите меня в порт, — глухо проговорил он. — Идемте скорее, пусть господь бог не позволит нам опоздать.

Поддерживая старика под руку, он повел его извилистыми улочками к реке, встречные толкали их, проезжавшая телега с бойни заставила прижаться к стенке. В телеге при каждом повороте колеса шевелились шкуры, от них разило шерстью и кровью убитых коров.

На кричащую, грохочущую набережную они вышли в тот момент, когда последний из кораблей флотилии отходил от стенки. Флагманская каравелла уже стояла посреди реки, несильное течение медленно смещало ее вдоль берега. На всех трех кораблях были подняты флаги, толпа вопила, на крышах домов, как голуби, прыгали растрепанные мальчишки, гремели барабаны и бубны, какие-то оборванцы танцевали у самой воды чакону.

— Слава деве Марии! Слава Святому Яго! — провозглашал толстый монах в черной рясе, размахивая крестом.

При имени Марии дон Кеведо вздрогнул. Старческими дальнозоркими глазами он уже разглядел на корме каравеллы рядом с офицерами в ярких многоцветных мундирах белое легкое платье. Мария стояла рядом с Путешественником, подняв руки, то ли прощаясь с городом, то ли отдавая себя ветру.

— Но как... как решилась... как могла она так поступить! — бормотал Кеведо.

«Что нашла она в этом старом безумце, который старше ее на 20 лет? — подумал художник и почувствовал в горле ком. — Бросить все — дом, старика отца, пуститься в плавание, в неизвестность, за океан, откуда возвращаются лишь единицы».

На носу капитаны подняли парус, он белым зубом вонзился в синеву неба и повернул корабль носом от набережной. Влекомая течением и ветром капитана начала удаляться. Белая точка на корме слилась с парусом и растаяла.

Кеведо опустился на колени, плечи его вздрагивали.

— У меня нет слов, чтобы утешать вас, — сказал художник, — могу только сказать, что для меня это тоже горе. Впрочем, вряд ли это известие обрадует вас.

Старик, не понимая, кивал. Они начали движение по набережной, возвращаясь домой, рядом с ними продолжали греметь бубны, визжали волынки, толпа праздновала начало плавания, рядом дико вскрикнула скабуча, художник закрыл ладонями уши. Толпа растекалась, образовывая водовороты, бранясь, пьяно выкрикивая скабрезности, засыпая улицу огрызками яблок и кожурой орехов.

— Ее портрет, вот все, что осталось нам. Я не мог бы любить больше собственную дочь. Кто закроет теперь мои глаза? — пробормотал Кеведо, взор его блуждал. — Может быть, небо смилостивится надо мной, на них нападут французы, и она вернется?!

Толпа качнулась и отбросила их снова к воде. Корабли уже казались тремя коричневыми пятнышками.

Художник перевел взгляд с них на берег, и ему показалось, что он отчетливо видит у самой воды, там, где лежат разбитые лодки и остатки сгнивших мешков, странные предметы. Каждый в рост человека, полупрозрачные, похожие на большие кристаллы соли, они медленно смещались по ветру, то молочно светясь, то вытягиваясь. Мерцая, странные сооружения медленно перемещались по кругу словно бы в танце.

— Что бы это могло быть? — подумал он.

Старик снова ухватил его за рукав, что-то забормотал, толпа всосала их в себя и понесла по улице.

Придя домой и передав сеньора Кеведо на попечение слуг, он направился в патио. Картина стояла на мольберте, закрытая куском материи. Он сорвал ее. В лице Марии он увидел испуг. В последние дни она без конца возвращалась к странному исчезновению могильного камня и к серой, повисшей на мгновение воздухе лошади. «Жалкие фантазии!» — зло подумал он, усмехнулся, взял кисть и нарисовал рядом с Марией, чуть выше ее, парящую в воздухе лошадь.

В порту глухо ударила пушка, это был сигнал, что флотилия прошла аванпорт и уже находится в океане.

«Это значит, что она не вернется никогда...»

Он достал из-за пояса узкий кинжал и наотмашь нанес им по холсту удар.

Жирные чайки расхаживают по парапету набережной, гранит освещен полуденным солнцем, в нем вспыхивают блестки слюды. Я вижу их отсюда, из окна с противоположной стороны улицы. Белые статуи стоят над окном. Они стоят как часовые. Время пока не властно над этим зданием, над этим гранитом, над этой рекой. Скоро девушка из канцелярии начнет разносить почту. Она положит передо мной конверт с крошечной красной маркой — еще одно письмо от Степана. Все эти годы мы с ним так и не виделись. Мое представление о том, что случилось в Посошанске, — это знания, извлеченные из бумажной пыли.

Стремление к перемене мест я попытался удовлетворить, занявшись историей живописи, это было ошибкой — пространство можно постичь лишь путешествуя. Странствуя, начинаешь замечать часовые пояса.

ВРЕМЯ — форма последовательной смены явлений и состояния материи.

ПРОСТРАНСТВО (математич.) — эвклидово, многомерное, векторное, Гильбертово.

Наши города лежат в одном часовом поясе. Если ничего не произошло в те секунды, когда я ударяю по клавишам, нанося на бумагу начало этой строки, то сейчас в музее перерыв, Степан выходит из кабинета и, прежде чем залы снова заполнят посетители, обходит их, идет мимо скифской каменной, придерживающей руками тяжелый живот, бабы, мимо нанесенных торопливой кистью на холст торжествующих новоканальцев, мимо лежащего на стеклянной полке коричневого половецкого черепа. Височная часть у черепа пробита русской стрелой.

От Степана пришло письмо. Пишет после долгого перерыва и излагает городские новости. «Новоканал» переехал в старое помещение и вернул себе прежнее название. Народный контроль, которого так боялся директор, поработал на славу. Тихий старичок, одолживший Брониславу Адольфовичу пробочник, оказался большим докой, быстро разобрался в делах, отмел вину инопланетян в нарушении финансовой и штатной дисциплины, обнаружил приписки и незаконные работы. После его отъезда штаты института сократили в четыре раза, и оттого Бронислав Адольфович снова простой чертежник, а его кульман стоит бок о бок с кульманом коварной Шурочки. Была ли ошибка, допущенная Машиной, той самой — один раз в сто лет, — о которой предупреждали инструкции, или она объясняется вмешательством загадочных внеземных сил? Не знает никто. Сотрудники «Степьканала» склонны объяснять ее кознями инопланетян, а Карцев даже придумал объяснение, построенное на том, что, двигаясь невидимо по коридорам и комнатам, загадочные существа не могли не возбуждать в электрических проводах наведенные токи, подобно тем, что возбуждаются в проволочной рамке, которую проносят около магнита. Но Бронислав Адольфович, пишет Степан, подозревает во всем супругу, которая вошла в контакт с неземными существами и подговорила их, в отместку за роман с Шурочкой, испортить карьеру мужа... А еще в письме есть постскриптум: стосковавшийся по семейному уюту Глеб Прохорович Тыжных сдан Пуховым на руки Нине Павловне, вернулся в «Степьканал» и занял там место заведующего библиотекой.