Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

— Не только человек...

Моя работа затянулась оттого, что появились новые точки зрения, публикуются все новые и новые свидетельства очевидцев, вышло даже несколько книг. В них авторы, в зависимости от того, являются они по духу художниками или людьми рационального мышления, излагают свои версии того, что произошло в Посошанске, в не скованной обязанностью строго следовать фактам форме, либо наоборот, дают их в виде обнаженной, без комментариев, хроники.

Мой настольный календарь теперь весь испещрен пометками. Увы, я приобрел привычку писать в него все, что мне следует сделать.

Ящик моего стола забит выписками и вырезками.

ГИНКО — род листопадных голосеменных деревьев. Восточная Азия. Разводятся, как декоративные деревья.

ГИНЬОЛЬ — персонаж франц. театра кукол. Пьесы, спектакли, сценические приемы, основанные на изображении злодейств.

Ледяным тоскливым утром в Болдино Пушкин ощутил себя молодой испанкой, которая, распахнув окно в напоенный ароматом цветов вечер, пожаловалась: «А далеко на севере, в Париже, холодный дождь идет и ветер воет!»

Незадачливый искусствовед, невольный летописец, я перебираю страницы рукописи. Наступил вечер, город зажег огни, желтые лампы, установленные в траве, вырвали из мрака стены, члененные белыми колоннами. Тонкий шпиль парит в воздухе, с залива дует ветер, по мостовой, гремя и подпрыгивая, как железные, мчатся сухие листья.

...Гаснет последний луч вечернего заката, и в город Посошанск входит ночь. Она течет среди домов, как река, несет с собой звезды и заполняет ими промежутки между крышами. Звезды пахнут степной травой и яблоками и искрятся на асфальте.

В домах одно за другим гаснут окна, и только в двух допоздна горит свет. Если заглянуть в них, то за одним можно увидеть сидящего за письменным столом человека, который, перелистывая записную книжку, читает из нее фразы и торопливо переносит их на чистые листы бумаги. Он покрывает эти листы формулами и ссылками на труды ученых, неизвестных на нашей планете, в них доказывается существование гравитационных волн и возможность нарушить однородность пространства и времени. За вторым окном молодая прекрасная женщина кормит грудью младенца, а когда он насытится, начинает его укачивать.

Свет двух созвездий, Андромеды и Пегаса, ложится на листы бумаги, которые торопливо исписывает мужчина, и отражается в глазах ребенка.

Конец

Солнечный вялый луч, котоый проник через оконное стекло в кабинет начальника посошанской милиции, позолотил на столе куриное перо. Перо было белым, раздвоенным, с бурым пятнышком на конце и биркой, аккуратно привязанной посередине. На бирке лиловыми чернилами был твердо выведен порядковый номер. Номер был не простой данью порядку — каждому посвященному он неопровержимо говорил, что перо уже не является просто пером, но оно — улика или алиби. Рядом с пером лежал акт экспертизы. Подобные акты пишутся с ужасающей прямотой. В этом без обиняков говорилось, что бурое пятнышко есть не что иное, как кровь мужчины в возрасте пятидесяти лет, росту этот мужчина среднего, телосложения правильного, не пьющий и имеющий незаконченное образование — пять классов. И каким это образом по ничтожному пятнышку крови ухитряется наша милицейская наука узнать человеке так много? Тайна, тайна, тайна...

Но Павлу Илларионовичу Пухову было не до разгадок. Глядя на перо, он шаг за шагом восстанавливал в памяти обстоятельства того часа, когда в Посошанске снова начались странные и, казалось бы, не связанные между собой события.

Сообщение о том, что на хуторе Балочном в десяти километрах от города произошло убийство, поступило в середине дня. День случился томительный, длинный, жаркий, в садах летала похожая на кудель паутина, прохожие старались ходить только по одной — теневой стороне улицы. Но надо было ехать. Начальник милиции вызвал машину, под окном преданно заурчал газик, Пухов вышел на крыльцо — в машине уже сидели два сотрудника, — бросил шоферу: «Жми!» — и газик резво взял с места.

Розовая пыль поднималась над Посошанском, тяжелый, раскаленный воздух лежал, как стекло, воробьи ошалело таращились из-под карнизов. Проехали здание исполкома, на бетонных, украшавших его вход колоннах висело объявление о лекции на тему «Как всегда быть здоровым». Ниже от руки было написано: «Из-за болезни лектора лекция отменяется». От базарной площади наискосок к вокзалу тянулись усталые фигуры распродавших свой товар колхозников.

Сидевшие в машине молчали.

Газик промчался центральной улицей, вздрагивая перевалил через трамвайные пути. Круто повернулось и отпрянуло здание городского музея, дома по сторонам улицы измельчали, присели, появились заборы, выкрашенные в зеленый и коричневый цвета, — начинался пригород. Проскочили железнодорожный переезд, сторож в оранжевом дамском жилете, выйдяна пути, задумчиво посмотрел им вслед. К автоматическому шлагбауму была привязана коза. Далеко впереди показался поезд, он приближался; шлагбаум опустил запрещающую руку, из черной точки поезд превратился в зеленое дрожащее пятно, стремительно вырос, с ревом надвинулся, прыжком пронесся мимо, замелькали окна и белые занавески в них, застучало, заревело и как-то сразу оборвалось. Промчавшись через переезд, поезд уменьшился, потерял зеленый цвет и снова превратился в черную точку.

Далее дорога пошла полем, по обе стороны машины теперь топорщилась молодая пшеница, летали жаворонки, кончилось поле и началась степь. У самой дороги стоял курган. Бок его был разрыт, в черном раскопе копошились люди. Один из них, увидев желто-синюю милицейскую машину и узнав Пухова, помахал рукой. Затем показались низенькие, беленные известью хаты, газик свернул с асфальта и покатил по грунтовой дороге, позади машины поднялся коричневый пыльный хвост. Машина подтащила этот хвост к крайнему дому и остановилась. За низким плетнем во дворе толпились жители хутора. Они стояли молча, переминаясь, переглядываясь, с нетерпением ожидая, что будет делать милиция.

Стремительно войдя во двор, Павел Илларионович произнес только одно слово:

— Где?

Добровольцы, выбежавшие из толпы, показали на сарай. Дверь того была плотно прикрыта, и около нее стояла с хмурым, заплаканным лицом молодая, смуглая женщина.

— Жена убитого? — спросил Пухов одного из добровольных помощников.

— Так точно, она, Зульфия Степняк, — почему-то военному ответил тот. — Утром ко мне вбежала, говорит: моего-то, — скорее! — в сарае, насмерть. Я за ней — точно. Лицо тряпочкой прикрыто, ноги торчат. Кровь свежая.

— Гм. А вы сами кто?

— Механизатор. Колхоз наш тут рядом.

— Откройте.