Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

— А я собиралась уже уходить, — с неудовольствием сказала Зульфия, хотя по виду ее было ясно, что утро она нигде кроме дома проводить не намеревалась. Сказав это, небрежно забросила тяжелую черную косу за плечо, запахнула на груди дорогой с золотой ниткой халатик и приготовилась слушать.

— Не возражал бы присесть, — сказал Пухов. — Как хозяйка на этот счет?

— Конечно, — колебнула тело, сделала шаг и сама опустилась на край стула.

— Как ни печально, не могу не напомнить: три дня тому назад при невыясненных обстоятельствах погиб ваш муж, — начал Пухов, — вы дали необходимые показания. Но я зашел полюбопытствовать. Какие-нибудь вещи, принадлежавшие покойному, здесь есть?

Зульфия посмотрела Пухову в лицо черно, загадочно, потом перевела взгляд на румынскую стенку, вздохнула глубоко и сказала:

— Все его тут. Смотрите, если нужно — берите.

Самым трудным соперником в разговоре является тот, кто сам идет тебе навстречу. Пухов поморщился.

— Вы имеете в виду, что все это — вещи совместно нажитые. А бумаг, писем ваш муж тут не держал?

— Каких бумаг? Он же завхоз. Забыли? Из него писарь знаете какой... — и она сделала рукой знак.

— Ну-ну, в наше время и завхозы изредка сочиняют, — миролюбиво заметил Пухов и решил перейти к более важной теме — одновременному владению и квартирой и домом.

И опять Зульфия ответила просто:

— Квартира не наша. Снимаем. У хозяйки дочка с зятем на Дальнем Востоке. Или на Сахалине. Давно работают. Две квартиры ей — куда? Одну и сдает. Мы уже третий год пользуемся.

— Так, так. Значит, отношения к этим комнатам вы имеете. Понятно. Мебель у вас хорошая, дорогая.

— Какую купили. Уезжать буду, все вывезу. И дом в Балочном продам, что мне там одной жить? — А вот в прихожей у вас мужская куртка, — сказал Пухов, и в комнате тотчас повисла настороженная тишина. — По рассказам соседей, точь-в-точь в такой ходил последнее время ваш муж. Не его, случайно?

— Его.

— Можно посмотреть?

Они вышли в прихожую, и там, сняв с гвоздя парусиновую рабочую куртку, вдова нехотя протянула ее Павлу Илларионовичу.

Тот вынес куртку на свет. Сильно потертая, на локтях запачкана глиной. Положил на стол, попросил разрешения проверить карманы. В них нашлось несколько монет, ключик от какого-то очень маленького замочка и троллейбусный билетик.

— Вот как удивительно, — произнес Пухов, вертя билетик и даже разглядывая его на свет, — билет-то совсем свежий. Сам в троллейбусе езжу, люблю номера запоминать. Куплен день-два назад.

— Я вчера ездила, — с вызовом сказала Степняк.

— В мужской грязной куртке? Ну-ну... А впрочем, может быть. Не возражаете, если я этот билетик заберу? И ключик. Из чистого любопытства.

Зульфия помрачнела.

— Дело ваше. Не нужна больше куртка?

— Нет... Ну, раз все, так все, я, пожалуй, пойду.

Он встал и двинулся следом за вдовой, но на этот раз как-то сложно, в обход стола, мимо серванта, на котором заметил какой-то конверт. Проходя мимо, Пухов взглянул на него. Конверт был адресован З. И. Степияк. Обратного адреса не было. Почерк — торопливый, злой, колючий — Пухов запомнил.

Вернувшись на службу, он постоял у окна, что означало крайнюю степень задумчивости, и произнес только одно слово: «Та-ак...»

Было над чем поломать голову, было отчего загрустить, и оттого, сев, вновь принялся он рисовать в задумчивости на казенной бумаге, подвернувшейся ему под руку. Правда, на этот раз не дерево, а черта. А рисовать не следовало, потому что бумага была со штампом и исходящим номером, и говорилось в ней, что паратовское управление недовольно задержкой с расследованием дела о загадочном убийстве завхоза Степняка.

Нарисовав удлиненное тело с головой и тремя рогами, Павел Илларионович пририсовал к нему длинный хвост и начал задумчиво изображать на конце его кисточку, но тут зазвонил телефон и дрожащий голос Степана Петровича Матушкина произнес:

— Павел, не спрашивай у меня ничего. Ты должен немедленно приехать. Сюда, ко мне, в музей. Я ничего не могу понять — происходит что-то дикое. Скорее. Жду!

— У меня дела, — с неудовольствием ответил озадаченный Пухов, который никогда еще не слышал от своего друга ничего подобного. — Что у тебя стряслось ты можешь хоть намекнуть?

— Не могу. Не поверишь. Посчитаешь за сумасшедшего и вызовешь «скорую помощь». Слышишь — я жду!

Трубка панически запела, и Павел Илларионович в полном недоумении положил ее. Он собирался побывать сегодня еще в Управлении бытового обслуживания, которому подчинялись все посошанские бани и где ему могли, вероятно, многое рассказать о покойном Степняке.

«Что там у него стряслось?» — подумал он про Матушкина.

Казенную бумагу с чертом он спрятал в сейф.

В ожидании приезда начальника милиции Степан Петрович нетерпеливо расхаживал по коридору. Время времени он судорожно отводил пальцем обшлаг рукава и смотрел на простенькие часы Угличского завода без электронных, похожих на бледных насекомых цифр, с обычными дедовскими стрелками, тер лоб и снова принимался мерить шагами пространство от двери до кабинета. До сих пор знал себя Степан Петрович как человека уравновешенного. Никогда не впадал он в панику во время балансовых комиссий, когда строго спрашивают за каждый купленный резиновый коврик и не прощают поздно списанных ватников, ни во время заседаний в отделе культуры, где интересуются уже не ватниками и не ковриками, а такой неуловимой субстанцией, как любовь к родному городу, причем и эту любовь почему-то норовят спросить с тебя тоже в рублях с копейками.

Свой город Степан Петрович любил. Это его стараниями заштатный посошанский музей превратился в достопримечательность, внесенную даже в проспекты, издаваемые для иностранных туристов. Сплошным потоком теперь вливались посетители в его гостеприимно распахнутые узкие двери, замирали ткачихи из Иванова и парижские модельерши, камчатские звероводы и миллионеры средней руки из Лас-Вегаса перед каменными скифскими бабами, кукурузными початками молочно-восковой спелости в витрине «Наше поле» и перед картиной «Дочь судьи Кеведо» кисти знаменитого испанского мастера, чудом попавшей в прошлом веке в эти степные, далекие и от Мадрида и от Севильи места.

И надо же было случиться такому! Голова кругом...

Но вот раздались и долгожданный визг автомобиля, и звонок в дверь. Бросился ко входу Степан Петрович, вцепился в руку вошедшего Пухова и потащил того через коридор, через первый зал, где стояли скульптуры русских ратников и половецких воинов, висели картины с изображением знатных новоканальцев и лежали в витринах пластмассовые игрушки, выпускаемые местной фабрикой, через второй зал, где были собраны бессловесные обитатели посошанской степи: стоял на задних лапках байбак, подкрадывалась к нему рыжая мелкокостная лиса, а под потолком парили сокол-щеглок, пустельга и огромный рыжеперый с белым хвостом орлан. Через еще один коридорчик, запасную дверь настежь, и во двор, а там, пересекая его, бегом к сараю.