Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

Давно стоял здесь этот странный сарай, давно построил Матушкин рядом с ним два новых, давно следовало бы разобрать его и сжечь — не доходили руки. И сваливали в него все ненужное и списанное — хлам, который музею ни к чему, а выбросить жалко... Около двери сарая остановился на секунду Степан Петрович, выпустил руку своего невозмутимого товарища, решительным ударом сбил открытый — едва накинута дужка — замок и, распахнув дверь, зловещим шепотом сказал:

— Вот!

Осторожно, как входили во времена нэпа в преступную хазу первые чекисты, вошел в полутемный сарай Павел Илларионович. Старым деревом и затхлой кожей пахнуло на него. Откуда-то сверху, через невидимые щели в крыше, лился скупой свет. Вливался он также из-за его спины, в распахнутую дверь, и оттого отлично было видно все стоящее в сарае. А стояли тут вдоль стен — сруб колодца с воротом, крыльцо, отделенное от хаты и затейливо изукрашенное резьбой. Между прочим, лежало это крыльцо на полу, опрокинутое навзничь раскрытой дверью вверх и оттого вызвало почему-то у Пухова тоскливую мысль о входе в преисподнюю. Было там еще несколько сох, плуг и борона, а посреди сарая лежала также опрокинутая колесами кверху телега, в которой узнал Пухов ту самую, что заметил в сарае у Степняков, и которую сам же рекомендовал взять в музей как бесхозную. Но тут же отметил острый глаз начальника милиции, что три тележных Колеса стоят неподвижно, а четвертое — переднее правое — стремительно вращается.

— Так что ты хотел показать? — спросил он Матушкина.

— Вот, крутится, — свистящим шепотом ответил тот и, протянув руку, показал дрожащим пальцем на колесо. — Понимаешь, оно крутится.

— Все колеса могут крутиться.

— Да, но оно крутится второй день подряд.

Тягостное молчание воцарилось под ветхой крышей сарая.

— Ты хотя бы объяснил, что у тебя тут произошло, — сказал Пухов.

А случилось это ранним утром сутки назад, когда Степан Петрович зашел в сарай прикинуть — не сгодится ли в новую экспозицию лежавшая уже несколько лет в сарае соха. Вытащив ее из угла на свет, он потрогал дерево — сухое, желтое, крепкое, как кость, отполированное за годы работы заскорузлыми ладонями пахарей, потрогал металл, отточенный и заостренный ластами чернозема и песчаными осыпями. Посмотрев на соху, пошел к выходу и, проходя мимо телеги, не думая, машинально толкнул одно из колес. Оно завращалось. Решив подтащить соху к дверям, принялся Степан Петрович разбирать хлам, лежащий у входа, и совсем было его раскидал, когда, повернувшись к телеге, с удивлением заметил, что колесо продолжает крутиться, ничуть не замедляя скорости. Решив, что, должно быть, шофер грузовика, прежде чем тащить телегу на буксире из Балочного, обильно смазал оси, успокоенный директор вышел из сарая.

Однако ночь он уже спал плохо, несколько раз просыпался: чертово колесо не выходило из головы, что-то мучило, томило. Оттого утром, едва придя на работу, снова направился он к сараю, открыл дверь и с испугом видел, что скорость колеса за ночь не уменьшилась.

«Как же это так: без мотора, без привода?» Он подошел к телеге и, наклонясь, осторожно описал около колеса рукой круг, поболтал пальцем, словно сметая паутину, и, отдернув руку, вытер ладонь. Невидимых проводков не было. Колесо, пришепетывая, вращалось, спицы менялись местами, то сливаясь в сплошной желто-розовый диск, то возникали и, чуть качаясь, останавливались, как это делают булавы в руках у фокусника.

— С ума сойду, — сказал сам себе директор и, пожав плечами, сел на лежавшую у стенки зубьями вверх борону, а затем, уколовшись больно, побежал звонить.

Выслушав его рассказ, озадаченный начальник милиции присел на корточки, внимательно осмотрел телегу, тоже провел рукой над колесом, а потом лег на спину и проверил телегу снизу. Никаких проводов, гибких валиков или хотя бы новейших, похожих на полупрозрачные пластиночки слюды, плат с пятнышками чипсов не обнаружилось.

— Как считаешь, может, мне начальству позвонить в отдел культуры? — спросил Степан Петрович. — А то потом шума не оберешься. Ведь черт его знает с чем мы тут имеем дело. Хорошо, если мистификация, а вдруг... он замолчал.

— Твое дело, звони.

— Что-то у меня в голове все кругом. Останься, помоги.

— Не могу. Расскажешь потом. Я поехал.

Звонить Степану Петровичу пришлось долго, отдел культуры с утра заседал, потом обедал. И только после того как отчаявшийся директор музея намекнул, что известным ему делом уже заинтересовалась милиция, суровый голос ему ответил:

— Представитель сейчас выедет.

Приехав (не прошло и получаса), этот представитель культуры с удивлением и даже возмущением уставился на лежащую посреди сарая телегу...

— Что вы от меня хотите? — с неудовольствием проговорил представитель и поправил галстук.

Степан объяснил все как было.

— Понимаете, если это феномен, то феномен такого значения, что не действовать нам с вами нельзя, — закончил он. — Надо срочно обратиться к городской общественности. Поставить в известность Паратов. А те, если захотят — голова кругом, как подумаю, — даже известят Академию наук.

— Эка вы хватили, — с неудовольствием произнес собеседник. — Нас там не поймут, — туманно добавил он, походил вокруг телеги и начал мучительно думать, как выпутаться из этого совершенно непонятного и глупого положения.

Проще всего было объяснить директору, что движение не относится к отделу культуры, а идет или через троллейбусно-транспортный отдел, или, на худой конец, числится по ведомству коммунального хозяйства, где стоят на учете и лошади, и телеги, и колеса. Далее. Можно было тут же объявить колесо аттракционом, но тогда круг замыкался и заниматься им все равно пришлось бы ему, поскольку и клубы и парки и вообще весь отдых — это все та же культура. Наконец, можно было сказать Матушкину, что поскольку разговоры о вечном движении поповщина, то колесо — явление идеологически вредное. Но это надо было сделать раньше по телефону. Момент был упущен.

Так ничего и не решив, представитель поблагодарил Матушкина за сигнал, произнес еще одну туманную разу: «Посоветуйтесь с коллективом», — и торопливо покинул музей.

Обескураженный директор вернулся к себе (из коллектива в музее оказалась одна уборщица — шел обеденный перерыв) и, достав из шкафа два тома «Большой советской энциклопедии», стал внимательно изуть их. Один том был от «Вишняков» до «Газификация», а второй — от «Гоголь» до «Дебит». : Степана Петровича интересовали слова «вечный», «двигатель» и «движение».

Вечный двигатель! Что еще так упорно волновало из века в век творческую часть населения нашей планеты? Выращенный в сосуде гомункулус? Камень, с помощью которого можно превращать любой металл в золото? Бессмертие, купленное ценой продажи собственной души существу с козлиными копытами и рожками скрытыми под широкополой шляпой? Нет, нет и нет! Скоро забылись опыты с искусственным человеком и покрылись пылью колбы, в которых его пытались вырастить, быстро были пресечены суровой инквизицией попытки наладить контакты с нечистой силой, немногим больше бились упрямцы над тиглями и сосудами с ртутью и серой, даже поняли кое-что в хитрой механике сплавов, изобрели попутно фарфор и притирания для придворных дам, но и тут отступился человек, отбросил у науки, которой занимался, волнующую приставку «ал» и посвятил свое время придумыванию резиновых калош без каучука и чернил для карандашей фломастер.