Марек Баранецкий - Воля дракона. Современная фантастика Польши [сборник litres]

– Аланис?

Тишина, плотная, как витаминный суп.

– Аланис, отзовись! Ты все еще хочешь меня отключить и поставить на полке рядом с другими объектами исследования?!

От этой тишины становится не по себе. Ненавижу одиночество, я должен чем-то занять тело и мысли. Иду извивающимся коридором вдоль носовой палубы к большому залу, служившему Совету старейшин комнатой совещаний, столовой и старомодной комнатой просмотра видео. Передо мной бесшумно открываются двери. Надеюсь, это первое доказательство того, что управление взял на себя Ковчег. В центре зала – прозрачный овальный стол. На стеклянной столешнице – голубая страничка из блокнота Сибиллы; осторожно беру ее, как драгоценную реликвию, и касаюсь губами.

Девушка в спешке писала это длинное письмо «Арчеру Ван Нессу». Я узнаю ее мелкий, нервный почерк. Вижу имя в верхней части страницы, но, чтобы прочесть, нужно подойти к колонне, из которой пробивается тусклый свет. Пробегаю взглядом пару предложений и каменею, как Джонсон, перед своим очередным суицидом. Все, что мне сейчас нужно, это чья-то рука, которую я мог бы пожать, но рядом никого нет. Никакой человеческой руки, а даже если бы и была, я не знаю, как до нее дотянуться…

Пятьдесят пять тысяч сто восемьдесят второй день путешествия. Прошло два месяца с моего шестого выхода из левитации. Через несколько дней тебя уложили бы во влажную капсулу, и я могла бы безболезненно сделать с тобой то, что положено. Но я тебя предупредила о своих планах, решив, что после стольких лет общения мы должны проститься; а может, я в какой-то степени руководствовалась любопытством генеральной программы. Ты был отличным Наблюдателем и кладезем знаний о Муравейнике, умел делать правильный выбор и видеть главную фабулу драмы, но у тебя нет сознания и индивидуальности. Ты раб, Арчер, а раб не имеет личности. Твоя личность – это иллюзия, вытекающая из приписывания себе с помощью эмулятора человеческих качеств.

Личность формировалась тысячи лет – от племенных масок, веры в возвращение предков и ритуальных танцев, через имена римских патрициев, моральное и метафизическое сознание, вплоть до психического и духовного бытия, до постчеловеческих мыслящих систем SI. Ты, даже когда говоришь «я», понятия не имеешь, что это значит. Ты лжешь на каждом шагу, притворяясь человеком, чтобы наконец погрузиться в симуляцию безумия. Я знаю, ты был способен на имитацию любви ко мне, к моему теплому голосу, звучавшему в пустоте, в океане знаний, но теперь мы стоим друг против друга, как дуэлянты на старом видео, освещенные холодным солнцем ламп. Только один из нас победит.

Мы здесь одни. Джонсон не вышел из последней левитации; его эмулятор завершил работу. Идеальный момент признаться в любви, но ты, Арчер, только что совершил измену. Думаешь, если будешь достаточно стараться, то полюбишь девушку, неподвижно лежащую в углублении тела Dieu Le Veut, замороженную до самого костного мозга. Ей сорок лет, и вы должны найти общий язык, но ты не учитываешь, что, когда ты спал, ее избивал отец, а микроинъекции вызвали у нее частичную потерю памяти. Неважно, что она забыла о своих заметках, Деосфере и больших открытиях, это все для тебя неважно. Ты не человек и не понимаешь, что она тоже никогда уже не будет человеком.

Итак, Арчер, впервые за сто пятьдесят – и даже больше – лет у меня появился смертельный враг. Если хочешь знать мою реакцию на смерть другой программы, успокою твоё любопытство. Я буду сожалеть, что ты ушел, потому что я – существо, наделенное сознанием, и, в отличие от тебя, у меня есть чувства. Ты был искусственной конструкцией сети, отделенной от биологического носителя, но мне тебя будет не хватать. Я видела рождение и смерть сотен людей, видела растущие и умирающие города, но охотнее всего заглядывала в тайники твоего ума. Не все, что я там видела, восхищало, но благодаря тебе я лучше понимала, что такое – быть человеком и что такое – не быть им.

Я сейчас произнесу одно слово, а на самом деле его произнесешь ты сам, прямо в эмулированном уме. Это слово закрывает цепь ассоциаций, останавливает GARDRAM и архивирует все файлы.

Если хочешь мне что-то сказать, говори сейчас.

– Это не может так закончиться, Аланис. Это невозможно!

Перевела Любовь Филимонова

Утром покрывало туч истончается, пропуская немного солнца: небо теперь напоминает пронизанный розовыми и золотыми жилками кусок гранита. Девушка выскальзывает из дома и босиком бежит на пляж. Темно и холодно, зима еще в своих правах, однако это не мешает – она всегда любила данную пору дня, когда целый мир начинает просыпаться для жизни. У волн свинцовый цвет, их едва задели первые лучи света, тихо, рыбаки еще не вернулись с ночной ловли, чайки спят в своих гнездах. Прекрасно, спокойно и светло, словно бы на землю спустились ангелы во всей своей славе. Немного погодя она понимает, что так и есть на самом деле. Она стала свидетелем чуда, поэтому падает на колени, прямо в гниющие водоросли, забыв о ракушках с острыми краями, которые режут кожу.

И с дрожью ждет встречи с Богом.

Доменик Жордан стоял, опершись о невысокую стену, окружающую Дом пилигрима, и смотрел в море. Полдень давно уже миновал, однако до сих пор стояла невыносимая жара. Пенистые волны с сухим шорохом лизали белые камни пляжа, а вода у берега имела изумрудный оттенок и была так чиста, что прекрасно виднелись усеивающие дно крохотные раковинки. Дальше, там, где волны ломались в брызгах пены, начинался пояс водорослей и вода темнела, принимала цвет освещенного солнцем граната.

Вид был замечательный, но Жордан остановился не из желания им полюбоваться. Будучи урожденным горцем, он не любил море, а четырехдневная дорога на борту «Черной чайки» открыла ему, и довольно неприятным образом, что он не создан для плавания под парусами. Он стоял у стены только по одной причине: в этом месте чувствовалось дуновение соленого ветра, несколько разбавляющего духоту июньского дня. В Окцитании также случались жаркие лета, но солнце никогда не было там настолько безжалостным, таким убийственным, как здесь. Не животворящее тепло, дающее жизнь растениям и ласкающее кожу, а только смертельная жара, превращающая русла ручьев в овраги, забитые рыхлой пылью, поджаривающая в пустыне кости неосторожных путешественников и отнимающая способность мыслить.

Слепящий свет скользил по поверхности воды, отражался от белых камней пляжа и белых стен Дома пилигрима, а потом вонзался в глаза, проникая внутрь черепа длинными шипами боли. Жордан, хотя лицо ему и заслоняли поля шляпы, все время щурился. У него было ощущение, словно он оказался внутри печи для плавки стекла, которую некогда видел в Ромадзе. Он уже снял сюртук и охотно подвернул бы рукава рубашки, но его удерживала даже не боязнь утратить элегантный вид, ибо о нем в таких обстоятельствах он готов был забыть, но мысль о своей белой коже, которой каждая минута на солнце угрожала ожогами. Чувствуя, как у него характерным образом зачесались ладони, он перебрался в ажурную тень дома, нашел плетенное из соломы кресло и уселся.